Рейчел Винсент: Пиршество

Вещь, которую я искала, хранилась в глубине шкафа, бережно установленная на специальной подставке. Я выпрямилась и предложила ее ему, словно жертву для алтаря. Она нужна была, чтобы правильно исполнить эту песню. И конечно же, одна последняя песня никому не повредит.

Эван взял из моих рук винтажный стратокастер и принялся его рассматривать, а я в это время рылась в шкафу в поисках усилителя и проводов. Мне не разрешалось касаться этой гитары — моя мать приберегала ее для особых случаев. Для истинного гения. Но Эван и был особым случаем. Моим первым. Я знала это в глубине души.

Он перебирал струны, пока я подключала провода и педаль эффектов, и его улыбка сияла так ярко, что я почти не замечала морщин вокруг рта. И на лбу. Слишком далеко еще не зашло. Ему просто нужен был отдых — вот только еще одну песню…

Эван точно знал, что делать. Скрип и вой электрогитары раскрасили комнату в цвета его гнева, хлещущего через боль в ярость, и я не могла вздохнуть. В какой-то миг зазвонил телефон, и, раздумывая, не подойти ли, я заметила, что солнце находится не с той стороны дома.

Энди запаздывала, но скоро должна была появиться. Все будет хорошо, когда она сюда доберется. В любую минуту…

С этого момента мои воспоминания смазаны. Голова у меня кружилась от мелодий. Время утратило всяческое значение, и спальня затуманилась. Только музыка оставалась четкой.

Эван стал собственной музыкой, и я познавала его через песни. Каждая нота, каждая поэтическая строфа трогала мое сердце, каждый скрипучий рифф разрывал душу. Он показал мне, о чем он мечтает и чего боится, что любит и в чем нуждается. И я пила это все. Он вкладывал себя в музыку, а музыка вливалась в меня.

Затем все внезапно прекратилось, осталось лишь тяжелое дыхание и хрип. Его лицо исказилось от боли, в горьком отражении необузданных чувств, которые он вкладывал в свою музыку. Дело было в песне. Никак иначе. Песня причинила ему боль, но рану лучше очистить. Выпустить все наружу, чтобы он мог исцелиться. Остановиться было бы хуже для нас обоих.

— Что там стучит?

Гитара чуть не выскользнула из его рук, как будто только музыка давала ему сил держать инструмент. Но мы же закончили лишь пару песен!

Я потрясла головой, пытаясь рассеять туман, но ноты подпрыгивали у меня в черепе, затмевая рассудок пугающей непостижимой красотой. Но наконец я уловила взгляд его потускневших глаз и нахмурилась. Не помню, чтобы у него раньше были такие резкие скулы.

Стук возобновился, кто-то снова и снова выкрикивал мое имя.

— Мэллори, открой!

Это Энди. Я покосилась на часы. Девять ноль восемь. Вечера? Неудивительно, что так темно.

По пути в коридор я скользнула ладонью по руке Эвана и, проходя мимо зеркала, отметила, что мои зрачки расширены до предела. Буквально. Их чернота поглотила карие радужки и подсачивалась в сетку алых вен.

Вот дерьмо! Нет. Это не могло зайти настолько далеко. Все будет в порядке. Энди все исправит.

Когда я распахнула дверь, она взглянула мне в глаза и вскрикнула, а затем протиснулась мимо меня.

— Я забыла телефон в машине, и Карл задержал меня на работе. Но я звоню тебе вот уже три часа. Я заезжала к тебе на работу и в торговый комплекс. Черт, я даже в школу заглянула.

— Я же сообщила, где буду… — Мои слова прозвучали как-то невнятно, и я озадаченно нахмурилась. — В письме?

— Нет, ты написала только, что Эван к тебе заедет. Ты не упомянула куда. Мэллори, что ты наделала?

Не дожидаясь моего ответа, она двинулась в сторону коридора.

— Мы предназначены друг для друга, Энди. Я взяла то, что у него было, и преумножила, и он напитал меня, и это было так прекрасно.

Энди обернулась ко мне, прищурившись от гнева, потом схватила меня за плечи, толкнула к стене и держала там, пока мир вертелся вокруг, а ноты танцевали в воздухе.

— Ты пьяна.

Ее голос сочился густыми, горькими каплями отвращения, но под ним пряталась зависть.

Я слышала ее. Я знаю зависть, как пчелы знают мед. Раньше я потворствовала ей и тонула в ней. Но только не в этот раз. Теперь я была полна чудесной музыки, пресыщена чистым искусством, и я достигла этого без нее. Вот почему она так сердится. На этот раз ей досталось быть замерзшей, обиженной и заброшенной.

— Черт побери, Мэллори!

Она выпустила меня, и я следом за ней вошла в свою комнату. Ее испуганный вскрик утонул в тишине.

Эван сидел, привалившись к кровати, держа гитару в тонких руках. По всему телу у него выступили вены, исчертив его, словно синяки. Скулы, казалось, грозили вот-вот прорвать кожу на лице, а глаза запали в темных кругах.