Маша Крамб - Наизнанку. Лондон

— Ты представляешь, я был в птичнике. И мы играли… ой, ну то есть тренировались с Аликом.

— Когда же ты уже начнёшь проявлять уважение к его древнему имени?

— Прости! Тренировались с Маляком аль-маутом Третьим, — старательно выговорил будущий комтур. — И вот, когда мы кувырк… то есть отрабатывали приём, у меня в руке очутилось вот это!

Макс гордо протянул дяде перо.

— Я сначала жуть как испугался! Думал, я случайно вырвал. Сделал Алику больно, обидел его. Я протянул ему перыо, хотел извиниться. А он, представляешь, он клювом ткнулся мне в ладошку, ну, вроде как пододвинул перо ко мне. Понимаешь? Он специально! Он мне его подарил! Кусочек себя подарил.

Виттор ухмыльнулся в густые усы.

— Таких подарков не каждый удостаивается.

— Ты тоже так думаешь? Я теперь знаешь, что хочу? Я хочу такую татуировку. Вот здесь, на шее. Перо. Будет же здорово, правда?

— Правда! Но давай только немного подождём, хорошо. Пять лет — не самый подходящий возраст для татуировок. Согласен?

Макс задумался. Насупил брови. Потом кивнул.

— Согласен, немного рановато. Я подожду. А пока я буду звать себя Перо Маляка аль-маута Третьего!

— Не длинновато? — Виттор изо всех сил старался не рассмеяться.

Макс снова нахмурился.

— Пожалуй. И что же делать?

— Тут я тебе помогу. Ну-ка, слезь на минутку.

Старейший достал толстенный том, полистал его, нашел нужную страницу. Снова усадил Макса на колени.

— Гляди.

Со страницы на маленького новиция смотрело лицо без лица. Огромные чёрные крылья ангела, рваные лохмотья балахона, костлявые крючья рук.

— Кто это?

— Это Азраил, он же Маляк аль-маут, ангел или вестник смерти. Его ещё называют «тот, кому помогает Бог».

— Ух ты! Это же мой Алик!

— Ну, можно сказать и так.

Макс тихонько шептал: «Азраил… Азраил»

— Тогда я буду Пером Азраила! И пусть мне помогает Бог, — и скромно добавил, — и Алик тоже.

— Я не понимаю… — Соня всё ещё цеплялась за призрачный шанс, что вся история с Греем — просто глупая ошибка, что этому есть какое-то логическое объяснение.

— Да куда уж тебе! Как ты можешь понять безысходность заточения на Изнанке? Погрязнуть в исследованиях? Сгноить себя в архиве? Чистить ботинки комтурам? Чёрный исход — это как приговор. У меня украли будущее, мою жизнь, мои мечты. Мне нужен был способ сбежать. Сбежать так, чтоб Око не нашло, чтобы оно ослепло.

— Ах ты ж, эгоистичный гадёныш! — не выдержал Тим.

— Не тебе меня судить! Ты хоть примерно представляешь, какие возможности открываются на Изначальном уровне перед человеком, который прошел подготовку в Оке? Безграничные. Абсолютно! Да вы же там просто дети все малые!

Соня всхлипнула. Столько ярости, столько ненависти. Тимоха крепко обнял сестру.

— Ладно, Наполеон недоделанный, мы поняли. При чём тут Соня?

— А это уже не ко мне вопрос. Не я писал пророчество.

— Как ты про него вообще узнал? — подал голос Макс.

— О, тут спасибо твоему родственничку, — Грей чувствовал, что информация сейчас гораздо важнее его жизни, и чувство безнаказанности опьяняло. — От тебя-то в этом смысле пользы никакой. Сколько я тебя спрашивал про историю Окуляра? Ещё до всего этого бреда с Испытанием? Тысячу раз. Сколько искал в твоих вещах, в твоих архивах. Видимо, заранее чувствовал, что понадобится. А толку чуть. Только письмо дядьки твоего юродивого пригодилось.

Грей наслаждался. Сколько же удовольствия ему доставляло ранить Макса.

— Когда Окуляр не оставил мне надежды, я не знал, что делать, куда бежать. И вдруг у меня прямо фотографией всплыла перед глазами та его писулька тебе. По Оку вечно ходили слухи, что даже Хранитель не может похвастаться знаниями Старейшего. Стоило рискнуть.

Грея уже было не остановить. Видимо, выговориться ему хотелось очень давно.

— Ты бы, Макс, мог гордиться своим пенсионером. Он дрался не хуже тренированного комтура. Мне дорого обошлось новое знание.

— Не ври.

Тихие слова Эреба заставили Грея сжаться, как от нового удара.

— Не было там никакой борьбы, — едва шевеля губами, продолжил Эреб. Всё-таки к Виттору у него было особое отношение. Наверное, кто-то бы даже назвал это дружбой. — Там один маленький трусливый сопляк испугался быть пойманным. И решил, что человеческая жизнь — вполне себе достойная цена молчания.