Николай Иванов: Лифт

— Я не могу найти этот твой листок! — истерит Лиза.

— Неважно. Открой шторы.

— Что?

— Пожалуйста, открой шторы.

— Я… я не хочу…

— Сделай это! Сделай!

Визг раздвигаемых дверных створок на пятом этаже пробирал меня до костей. Наверное, их просто не смазывали, иначе с чего бы им так скрипеть. Смешно… сегодня словно бы весь мир сговорился против меня. Всё вокруг давило на нервы, напоминая, что я в этом лифте — всего лишь загнанная жертва.

Ничего у вас не выйдет! Скрипите, визжите, блюйте, дрочите — я встречу вас с кулаками. Если надо — вырву кусок стекла из разбитого зеркала и буду колоть им вас, пока не сдохну.

Вот только бы знать, с кем мне предстоит встретиться.

Среди треска телефонной трубки я услышал звук отдёргиваемой занавески.

А затем крик Лизы.

— Что там, что? — проревел я. — Что ты видишь?

— Оно висит в небе… большое такое… облако… и белые нити из слизи, они прилеплены к домам… а люди на улицах… они… они…

— Что с людьми?

— Их пожирает что-то… как будто рвота… люди облеплены рвотой, и она их поедает… и… заставляет двигаться… я не знаю как сказать… они…

Я опустил телефон. До меня ещё доносились обрывки её слов: «окно», «течёт» и «мама», но мои пальцы разжались, и мобильник, упав на пол, замолчал.

Я взглянул себе под ноги. В белоснежной слизи не было ни одной капли крови, хотя она ручьем текла из моих пальцев. Слизь впитывала капли и оставалась девственно чистой.

Вдруг металлический визг оборвался. Пару секунд я ничего не слышал, как будто все звуки в этом мире пропали.

Словно прошло то время, когда я мог слышать, и ему на смену пришло другое, когда я должен видеть.

Внезапно на крышу лифта шлёпнулась гигантская масса. Кабина задёргалась на тросе, словно повешенный человек, пытающийся вылезти из петли. Я упал на пол, в белую рвоту, и стал барахтаться в ней, пытаясь подняться на ноги.

Сверху, с крыши, доносились удары. Потолок лифта стал прогибаться, дерево потолка хрустело ломающимися досками и топорщилось внутрь.

Что-то сверху хрюкало и хлюпало, предвкушая мою смерть.

Я продолжал бороться со скользким полом, но внезапно понял, что белая плёнка крепко держит меня. Я попытался поднять ногу — приложил все усилия для того, чтобы согнуть её в колене, и, наконец, у меня это получилось.

Вот только на полу остались куски моей кожи и ткань разорванных штанов. Я увидел, что моя нога превратилась в кусок пульсирующего кровоточащего мяса.

Белая слизь, пузырясь и вспениваясь, начала обвивать лентой упущенный из её объятий кусок тела.

Сверху раздался ещё один удар, кажется, самый мощный.

А затем щелчок.

«4».

«3».

«2».

«1».

Казалось бы — вот и всё, конец истории, но я не умер.

Я не умер!

До меня не сразу это дошло. Вокруг — темнота, я ничего не чувствую, всё вроде как в преддверии ада у христиан, однако боль в ноге говорила о том, что пора унять воображение и, успокоившись, трезво оценить ситуацию.

Вот так порой бывает: падаешь в лифте, а сам…

Постойте-ка, лифт должен же был разбиться вдребезги, тогда почему я жив?

Я начал тщательно ощупывать своё тело — вроде целое. Ободранная нога, конечно, ужасно ныла от каждого движения, но эта боль несколько притупилась от недавно пережитого потрясения.

Главное — не шевелиться.

Я достал из кармана видеокамеру. Удивительно, но она осталась цела. Непостижимо — каким образом? Хотя, с другой стороны — чему удивляться? По идее лифт должен был размазать и меня.

Когда техника включилась, свет дисплея частично смог ответить на этот вопрос.

Кабина была разрушена чудовищной силой удара: она превратилась в груду искорёженного металла и дерева: со всех сторон торчали острые края металлического каркаса и валялись щепки сломанных дверей. Меня спасла слизь. В ней проснулся инстинкт самосохранения: перед ударом она расползлась по стенам и попыталась вылезти из кабины.

Вот только ничего у неё не получилось — лифт падал очень быстро, и единственное, что смогла сделать эта гадость — попытаться выжить. Поэтому куски сломанной кабины меня не задели, и я не ощутил всей силы удара: слизь вспенилась, а я оказался в самом центре её амёбообразного тела, словно в коконе, поэтому выжил.

А вот ей не повезло. Странно, но она сдохла. Она засохла прямо здесь, на стенах кабины, словно пролитое на раскалённый асфальт молоко, и теперь легко отшелушивалась, распадаясь на большие белые хлопья.