Роберт МакКаммон - Корабль ночи

– Прошу прощения. Все уже решено.

– Ну так перерешите, черт возьми! – Яна подступила к нему, пылая гневом. Кип не двинулся с места. – Вы, кажется, не понимаете, что такое эта лодка! Эта гитлеровская субмарина добрых сорок лет провела на дне Карибского моря и почти идеально сохранилась. Мы должны выяснить, как ей это удалось, что заставило ее всплыть и что это была за лодка. Через два-три дня здесь будет команда спасателей! Вы не можете потопить ее!

– Это просто ржавая старая калоша, – сказал Кип.

– Нет! Она в изумительном состоянии, за те годы, что она пролежала под водой, ржавчина почти не разъела корпус! Бьюсь об заклад, что и внутри все великолепно сохранилось, в том числе и машинное отделение. Господи, да эта лодка – мечта военного историка! Позвольте мне осмотреть ее внутри, а я гарантирую вам интерес Британского музея!

– Вы слышали когда-нибудь о ящике Пандоры? – спросил Кип. Вопрос озадачил Яну. – Скажем так: вы многого не знаете об этой лодке. Из-за нее здесь творится черт знает что. Нет, никакие три дня я ждать не буду. Если б можно было, я бы и трех часов не стал ждать, черт возьми! – Он подергал железный прут, проверяя, надежно ли закрыта дверь, и Мур вдруг понял, что Кип запер ее так, словно хотел удержать что-то внутри . Кип повернулся к нему и сказал: – Я возвращался из Карибвиля и увидел здесь твой пикап. Вот уж не думал, что ты вернешься сюда один…

– Вы сумасшедший! – вдруг сказала Яна. – Вы хотите уничтожить важную для науки находку!

– Довольно препираться, мисс, – объявил на это Кип, глядя ей прямо в глаза. – Я свое уже сказал. Если вас это не устраивает, то когда вернетесь в Кингстон, можете подать на меня жалобу в свой Фонд, я не возражаю. Пусть свяжутся со мной, и я скажу им то же самое: эта лодка отправится на дно. Пока, Дэвид. Счастливого пути, доктор Торнтон. – Он кивнул ей и пошел к машине. Заурчал мотор, и джип с ревом умчался. Мур с Яной остались одни у стены дока.

– Что с ним? – спросила Яна. – Он ненормальный?

– Нет, – сказал Мур. – Нет. – Час был уже поздний; на верфи сгустились тени, пристань окутала сине-черная мгла. Близилась ночь. Мур вдруг понял, что если и есть на свете место, где он нипочем не хотел бы оказаться после захода солнца, то это верфь Лэнгстри, где за тонкой деревянной стеной лежит в доке старая подводная лодка. – Вы уже не успеете в Кингстон засветло, – сказал он Яне. – Если хотите, я дам вам номер в гостинице.

– Большое спасибо, – ответила она, – тем более что я не намерена улетать, пока хоть сколько-нибудь не вразумлю этого кретина.

– Поступайте как знаете. – И Мур жестом пригласил ее в пикап.

Въехав в деревню, Кип сразу понял: что-то очень и очень неладно. Безлюдные улицы, закрытые ставнями окна, обереги, намалеванные на досках и штукатурке стен… В нем вскипела злость, а с ней пришло непонятное смущение. Его внимание привлек символ, нарисованный мелом на сине-зеленой двери, и где-то в глубинах сознания Кипа вяло зашевелились туманные воспоминания. Рисунок, сделанный примитивно и грубо, занимал все пространство двери от порога до притолоки и изображал огромную ладонь с растопыренными, словно отгоняющими что-то невидимое, пальцами. Кип остановил машину на обочине и уставился на рисунок, не в силах оторвать от него взгляд.

Он опять стал ребенком, тринадцатилетним мальчишкой, и сидел за низким столом над миской кукурузной каши с кусочками бекона. Хотя в животе у него было пусто, ел он медленно. На другом конце комнаты с дощатыми стенами потрескивали в каменном очаге поленья. На полу лежала старая циновка. Ставни были плотно закрыты, свет шел от расставленных по комнате керосиновых ламп. Тусклый, мутный, он озарял соломенные ритуальные маски на стенах: хитрые волчьи черты, нахмуренные низкие лбы, поблескивающие ракушки-глаза. Мальчику казалось, что маски смотрят прямо на него и что порой их черты меняются, становятся почти человеческими, только очень нелепыми и уродливыми.

У очага сидел в качалке мужчина. Он неподвижно смотрел в огонь, рассеянно встряхивая банку с собачьими зубами. Чуть погодя он вынул один зуб, бросил в пламя и подался вперед, как будто что-то увидел там. Потом он вновь откинулся на спинку кресла, циновка тихо зашуршала под полозьями, словно замурлыкала. В углу что-то зашелестело; мужчина повернул голову, и мальчик увидел очерченный отблесками огня профиль, глаза-щелки на обветренном морщинистом лице. В глубине комнаты на подстилке из водорослей сидела крупная, почти два фута длиной зеленая игуана в металлическом ошейнике. Веревка, одним концом прикрепленная к ошейнику, другим привязанная к потолочной балке, не давала рептилии удрать, но позволяла ей свободно передвигаться по комнате. Бледно-красные глазки ящерицы смотрели прямо на Кипа, белое горло и брюхо раздувались и опадали в такт дыханию. Похрустывая сухой травой, игуана прошла несколько футов вперед, остановилась, мелко подрагивая спиной, и, заметая по полу хвостом, медленно повернула голову, пристально глядя на Кипа.