Ли Майерс: BRONZA

Сан-Франциско, 1987 г. Небесная Гончая

– Что с тобой, Марк?! Ты меня совсем не слушаешь!

Звонкий, с требовательными нотками, мальчишеский голос разрушил его мечту, и бисквит в шоколадной глазури, восхитительно пахнущий карамелью, растаял, оставив во рту комок вязкой, голодной слюны.

– А-а, это ты, Байя! – сглотнув, с укором посмотрел он на светлоголового, похожего на девчонку, подростка. – Лишить меня мечты! Как ты жесток, отрок!

– Да, я уже заметил, когда ты голоден, то совсем перестаешь соображать, – проворчал мальчик. – Я же и говорю, что ты меня не слушаешь! – он помахал пакетом перед носом Марка. – Я принес тебе бисквит. Ну, хоть запах-то ты должен был учуять?!

– Что? Ты купил мне пирожное! – радостно оживился Марк, не спуская заблестевших глаз с пакета в руках Имонна.

Тот виновато замялся.

– Прости, я прочел твои мысли…

– Но разве я не запретил тебе? Разве мы не договорились?!

– Договорились, да… Но твоя жажда… она оказалась такой сильной, что не услышать… было нельзя! А я знаю, ты просто развалина, когда без сладкого… Вот, держи.

Марк забрал у него вкусно пахнущий пакет. Потеснившись на скамейке, уступил мальчику часть своего темно-синего кашемирового пальто. Прощая, шутливо взъерошил его мягкие, стриженные под «пажа» волосы. Открыл пакет.

– Ты, конечно, не будешь? – засовывая в рот почти половину бисквита, спросил он с надеждой в голосе.

«Что я, маленький, что ли?» – презрительно фыркнул Имонн, приглаживая густую челку. Кутаясь в пальто Марка, с теплотой подумал, что этот сладкоежка за воздушное безе с ломкой корочкой мог бы продать душу дьяволу, догадайся тот пригласить его на чай.

Прикончив пирожное и по-кошачьи сыто сощурившись, Марк потянулся, разминая затекшие от долгого сидения мышцы. Под дорогим костюмом успешного яппи скрывалось поджарое, хорошо тренированное тело.

– Ты спас мне жизнь, отрок! – воскликнул он весело и полез обниматься.

– Ну, не умри тут от счастья… – отчего-то смутившись, грубовато осадил его Имонн. – Тоже мне, теленок нашелся! – проворчал он вроде бы недовольно.

На самом деле мальчику была приятна непосредственная радость друга. Она согревала сердце, запертое ото всех. Не подпускавший к себе никого, ни с кем не друживший, он доверял только Марку, за удивительную доброту прощая этому большому ребенку все его недостатки.

Беззаботно рассмеявшись в ответ, Марк заложил руки за голову и о чем-то задумался, провожая взглядом чаек, чиркающих крылом по воде. Грубость Байи не задевала. За ней прятались мальчишеская стеснительность и желание подростка выглядеть по-взрослому, независимым.

Наверное, для редких прохожих, торопливо спешащих мимо них по набережной, они представляли собой довольно странную парочку. Двадцати трех лет от роду пижон с замашками сибарита. С вечно падающей на лоб непокорной каштановой прядью и глубокой, как вечернее небо, синевой глаз, молодой человек, развалившийся на скамейке, вытянув длинные ноги, казался беспечным прожигателем жизни. И подросток, с нежным лицом херувима и печальными глазами олененка Бэмби. Весь такой хрупкий, изящный, словно бутон, что решил не распускаться, мальчик выглядел совершенно беззащитным.

И только тварь, за которой они охотились, могла бы знать, что эти двое – Переселяющиеся. Понтифики Чаши Весов. Безжалостные охотники за головами. Судьи и палачи в одном лице. Гончая и ее Щит.

– Можешь подремать немного, если хочешь, – предложил Марк.

Глянул на солнце, начинающее садиться, отдернул манжету, посмотрел на часы. Плоский золотой брегет на кожаном ремешке, будучи левшой, он носил на правом запястье.

– Ждать придется долго. Эта тварь выползет из темноты…

Стояла осень, было холодно, особенно у воды. Он обнял мальчика, и тот, пригревшись, действительно задремал. Подняв воротник пальто от дующего с залива пронизывающего ветра, Марк тоже закрыл глаза.

«…не простивший, выбрал он путь, ведущий в Никуда… Имару, Священный Зверь. Сын матери Двенадцати Богов. И бремя свободы от кровных уз гноилось на плече незаживающей раной. Печатью Отступника.

– Марк, проснись!