Энн Райс - Вампир Арман

Я сжал руки, чтобы они не дрожали. Я ничего не говорил.

– Жил я в одном городе, – вполголоса продолжал он. Он держал на руках жирную черную крысу и гладил ее, как самую пушистую кошку, а та, поблескивая крошечным глазом, не могла и пошевелиться, свесив вниз длинный изогнутый хвост, напоминавший косу. – Прелестный был город, с высокими прочными стенами, а каждый год там бывала такая ярмарка, что словами не описать; все купцы выставляли там свои товары, со всех деревень, ближних и дальних, собирался стар и млад – покупали, продавали, танцевали, пировали… замечательное место! Но все забрала чума. Чума пришла, не заметив ни ворот, ни стен, ни башен, прошла незамеченной мимо стражников властелина, мимо отца в поле, мимо матери в кухне. Всех забрала чума, всех, за исключением самых неисправимых грешников. В собственном дома они замуровали меня, наедине с раздувшимися трупами моих братьев и сестер. Только вампир нашел меня, от голода, поскольку, кроме моей крови, ему нечего было искать. А сколько их было!

– Разве мы не отрекаемся от нашей смертной истории во имя Господа? – спросила Алессандра с величайшей осторожностью. Ее рука гладила его волосы, откинув их с его лба.

Его глаза расширились от мыслей и воспоминаний, но, заговорив снова, он посмотрел на меня, хотя, наверное, даже меня не увидел.

– Тех стен уже нет. На их месте сейчас деревья, дикая трава и кучи камней. И в далеких замках можно встретить камни из бастиона нашего властелина, из наших лучших мостовых, из зданий, какими мы гордились. Так уж устроен этот мир – все уничтожается, и пасть времени не менее кровожадна, чем любая другая.

Повисла тишина. Я не мог остановить дрожь. Все мое тело тряслось. С моих губ сорвался стон. Я посмотрел по сторонам и наклонил голову, крепко сжимая руками горло, чтобы не закричать. Когда я поднял глаза, то заговорил.

– Я вам служить не буду! – прошептал я. – Я вашу игру насквозь вижу. Мне знакомы ваши писания, ваша благочестие, ваша страсть к самоотречению! Вы, как пауки, плетете темную запутанную паутину, вот и все, а кроме кровавого племени, вы ничего не знаете, вы умеете только плести свои скучные силки, вы жалкие, как птицы, вьющие гнезда в грязи на мраморных подоконниках. Ну и плетите свою ложь. Я вам служить не буду!

С какой любовью они на меня посмотрели.

– Ах, бедное дитя, – вздохнула Алессандра. – Твои страдания только начинаются. Так зачем страдать во имя гордыни, не во имя Бога?

– Я вас проклинаю!

Сантино щелкнул пальцами. Почти незаметно. Но из темноты, из дверей, спрятанных в земляных стенах как немые рты, явились его слуги, в широких одеяниях, в капюшонах, как раньше. Они схватили меня, обезопасив руки и ноги, но я не сопротивлялся.

Они потащили меня в камеру с железными решетками и земляными стенами. Но когда я попытался прорыть себе выход, мои скрюченные пальцы наткнулись на окованный железом камень, и дальше копать было бесполезно.

Я лег на землю. Я плакал. Я оплакивал своего господина. Мне было все равно – пусть меня слышат, пусть надо мной смеются. Я знал только, как велика моя потеря, и потеря эта равнялась по размеру моей любви, а узнав размер своей любви, можно как-то почувствовать ее величие. Я все плакал и плакал. Я ворочался и ползал по земле. Я цеплялся за нее, рвал ее, а потом лежал без движения, и только немые слезы текли по моим щекам.

Алессандра стояла за дверью, положив руки на прутья решетки.

– Бедное дитя, – прошептала она. – Я буду с тобой, я всегда буду с тобой. Только позови.

– Ну почему? Почему? – выкрикнул я, и каменные стены отозвались эхом. – Отвечай!

– В самых глубинах ада, – сказала она, – разве демоны не любят друг друга?

Прошел час. Ночь подходила к концу. Я испытывал жажду.

Я сгорал от жажды. Она это знала. Я свернулся на полу, наклонил голову и сел на корточки. Я умру прежде, чем смогу еще раз выпить кровь. Но больше я ничего не видел, больше я ни о чем не мог думать, больше я ничего не хотел. Кровь.

После первой ночи я решил, что умру от жажды. После второй я думал, что с криками погибну. После третьей я только представлял ее себе в мечтах, отчаянно плача и слизывая с пальцев кровавые слезы.

Через шесть таких ночей, когда жажда стала совершенно невыносимой, мне привели отбивающуюся жертву.

Я почуял кровь из конца длинного черного коридора. Я услышал запах прежде, чем увидел свет факела.

К моей камере волокли здорового, дурно пахнущего молодого мужчину, он брыкался и проклинал их, рычал и брызгал слюной, как безумный, крича от одного вида факела, которым его запугивали, подгоняя мне навстречу. Я вскарабкался на ноги, что стоило мне больших усилий, и рухнул на него, рухнул на его сочную горячую плоть и разорвал его горло, одновременно смеясь и плача, давясь кровью.