Антон Фарб - Время Зверя

На протяжении всех этих манипуляций охотник продолжал играть в гляделки со Зверем. В желтых волчьих глазах вместо ненависти или злорадства светилась какая-то странная тоска, гнетущая, жалобная и безысходная, и от этого человеческого выражения в зверином взгляде Ахабьеву хотелось зажмуриться, отвести взгляд, отвернуться и заслонить лицо руками — но еще сильнее его тянуло всадить пулю между этих глаз и закрыть их навсегда.

Слава богу! Наконец-то… «ТТ» лег в руку приятной металлической тяжестью, разрушившей гипнотическую силу волчьего взгляда. Ахабьев взвел курок.

Сейчас ты сдохнешь, Зверь! Я все-таки убью тебя…

Зверь будто услышал его мысли. Он поднял голову и негромко зарычал, обнажая желтые клыки и розовые десны. Помимо своей воли Ахабьев дико улыбнулся, оскалив зубы и ответив зверю таким же угрожающим рычанием.

А затем он взметнул руку с пистолетом и нажал на спусковой крючок. И еще раз. И еще. И еще… Выстрелы слились в одну раскатистую очередь, и когда боек вхолостую щелкнул по пустому патроннику, Зверя больше не было.

Огромный и гордый хищник перестал существовать. Теперь это был просто продырявленный труп, падаль, дохлая псина, покрытая слипшейся от крови шерстью…

Как странно, подумал Ахабьев. Я убил Зверя. Я сделал то, ради чего жил… Я должен быть рад. Все во мне должно петь от ликования. Я ведь много раз представлял себе, как это будет. Как я брошу оружие на труп Зверя и плюну на него. Как месть согреет мою душу и я снова почувствую себя живым… Почему же я ничего не ощущаю?

Ведь я же сделал то, ради чего жил…. И зачем мне жить теперь?

Неуверенным, сомнамбулическим движением Ахабьев отшвырнул пистолет, провел ладонью по лицу и начал неуклюже подниматься на ноги. Его слегка шатало от усталости, и он никак не мог обрести твердую почву под ногами. Все окружающее казалось ему нереальным и зыбким, как облака пара, поднимающиеся от трупов паренька и волка… Ему нужно было доказательство того, что все произошло на самом деле.

Он снова вытащил и размотал сверток. Снова взялся за обсидиановую рукоять. Подошел к трупу Зверя, стал на колени, занес кинжал… и увидел набухшие от молока сосцы на волчьем брюхе.

Это была волчица. Обычная волчица, а не Зверь.

«Магия. Вот то единственное слово, которым можно обосновать существование Зверя. Оно звучит дико во второй половине двадцатого века, но заменить его нельзя ничем.

Волшебство. Иррациональное и антилогичное. Отрицающее науку. Провозглашающее торжество сознания над материей. Волшебство, и только оно — а не „биоэнергетика“ и „териантропия“.

Лишь с помощью магии оборотень может сменить свой облик. Я не пишу „стать волком“, потому что поведение обычных волков не имеет ничего общего с mоdus оperandi Зверя.

Волки не нападают на людей, не убивают ради удовольствия, не имеют привычки похищать детей… Наконец, волки почти никогда не живут в одиночестве. И я очень сомневаюсь, чтобы волки (настоящие волки) приняли Зверя в свою стаю.

Зверь схож с волком только внешне. Зверь уникален. И насколько я могу судить, он все же скорее человек, чем животное. Потому что никто, кроме людей, не бывает способен на бессмысленную жестокость…»

Он снова начал говорить сам с собой. Последний раз это было с ним шесть лет назад — тогда он был на грани помешательства и чудом сохранил рассудок; теперь это вернулось.

Месть опьянила его. Само сознание того, что он расквитался со Зверем, действовало на разум не хуже наркотика. Вместо апатии и пустоты разочарования его, стоящего над трупом волчицы, вдруг обуяла лихорадочная жажда действий, и теперь, уже под вечер, в желто-коричневых сумерках он брел через лес, возвращался по волчьим следам (а идти по ним было — одно удовольствие; ясный и четкий след волчицы вел прямо к логовищу, и Ахабьев знал, что теперь не заплутает, и доведет месть до конца), и то и дело натыкаясь на деревья, спотыкаясь о корни, обдирая ладони о ветки и хлюпая водой в ботинках, он шел вперед, оставив позади поляну с трупами (о засаде не могло быть и речи — даже оттащи он тела волчицы и паренька подальше в лес, пороховую гарь и две лужи горячей, дымящейся крови Зверь учует за километр, и потому Ахабьев отказался от мысли подстеречь врага в момент метаморфозы, и ушел, а уходя, он помочился на пенек — пометил территорию), он все шел и шел, и бормотал себе под нос тот пьяно-бесконечный диалог и улыбался, сверкая белозубым оскалом на вымазанной грязью физиономии и придавая ей безумно-страшноватый вид…