Антон Фарб - Время Зверя

Все это промелькнуло перед внутренним взором Ахабьева так явственно, как будто он уже видел метаморфозу Зверя. Видел, как видят сны: когда не в силах что-то изменить и можешь только наблюдать; когда понимаешь, что эта залитая лунным светом немая призрачная сцена фантасмагория, мираж, сон разума, рождающий чудовищ… но проснуться ты не можешь.

В этот раз все будет по-другому, решил Ахабьев. Я не дам ему приземлиться. Я выстрелю, когда он прыгнет. Собью его в полете. Всажу в него картечь из обоих стволов, а когда он рухнет на землю, я достану «ТТ» и выпущу в Зверя всю обойму. И если серебро не убьет его, я возьму оба кинжала — свой и его — и вырежу Зверю сердце.

Я сделаю это сегодня. Как стемнеет. Надо только немного подождать. И выбрать место для засады, чтобы Зверь меня не учуял. И урвать пару часов сна, чтобы не свалиться в обморок…

У тебя еще масса дел, охотник. Хватит стоять на коленях перед этим пеньком. Вытаскивай свой кинжал.

Это оказалось не так-то просто сделать. Клинок точно увяз в старом дереве. Он выходил наружу медленно, неохотно, и Ахабьев весь взмок, пока смог освободить лезвие от тесных объятий древнего пня. Щель — у самой сердцевины пня, как раз между потемневшими годовыми кольцами — сразу показалась пустой и зияющей, как открытая рана.

Фрейдизм, однако, ухмыльнулся Ахабьев, оборачивая кинжал распоротым холстом и обрывая висящие нитки. Он спрятал сверток за пазуху, встал с колен, отряхнул штанины, нагнулся бечевкой и охотничьим ножом и снова увидел руну.

И все-таки, зачем она здесь? Вырезал ее Зверь, больше некому… Но на черта?! Чтобы ни один волк не вздумал прыгнуть через кинжал и превратиться в человека? Но откуда здесь взяться волку?!

Ахабьев машинально поглядел по сторонам. Здесь же все зверье повыбили много лет тому назад. Охотнички-партократы с егерями-холуями. И больше сюда никто на охоту не ездит…

Да? А что здесь делает вон тот сопляк с ружьем?!

«Я не знаю, кто сказал, что на самый опасный зверь на охоте — это вепрь (ну или там волк, рысь, тигр и т. д.). Как по мне, так самый опасный зверь — это человек. Точнее, человек с ружьем. Еще точнее — дурак с ружьем.

Всегда находятся безмозглые кретины, которые прутся в лес, чтобы заняться „благородным и увлекательным спортом“ — охотой. Такие кретинов легко опознать: они имеют привычку объединятся в охотничьи клубы, хвастаться друг перед другом добытыми трофеями и родословными своих псов, а выезжая на природу эти „охотнички“ берут с собой бутылок больше, чем патронов…

По-моему, таких болванов надо просто отстреливать. Нет, не за то, что они болваны — если б за это пускали в расход, так полстраны пришлось бы под кладбище отвести; и не за то, что мешают настоящим охотникам — если кто из них у меня на дороге станет, то несчастный случай ему гарантирован, такие кретины мне не помеха…

Их надо отстреливать за то, что они превращают охоту единоборство человека и зверя — в дурацкий и пошлый балаган…»

Место для засады Гена выбрал почти идеальное. С поляны его заметить было почти невозможно: две поваленных сосны — слева и справа, густые и непроходимые заросли колючих кустов спереди, и толстый, в полтора обхвата ствол дерева сзади. Вот к этому стволу Гена и прислонился. А потом задремал, сладко посапывая носом и обнимая ружье, как ребенок куклу. Впрочем, сны ему снились не самые приятные: время от времени Гена начинал тихонько бормотать что-то сбивчиво-испуганное, а затем тоненько вскрикивал и едва не просыпался…

Взявшись за мокрый от утренней росы ствол «тулки», Ахабьев осторожно вытащил ее из объятий паренька, положил на землю рядом со своим обрезом, а потом сгреб Гену за грудки и рывком поднял его на ноги. В полный рост Гена едва доставал Ахабьеву до подбородка, а весу в нем было — килограмм шестьдесят, не больше…

— А?! Что?!! — спросонья пискнул парень.

Ахабьев встряхнул тщедушное тело и с размаха впечатал его в ствол дерева. Голова на тонкой цыплячьей шее безвольно мотнулась назад и затылок звонко стукнулся о сосну.

— Долго спишь, охотник, — угрожающе прошипел Ахабьев, приблизив свое лицо к заспанной физиономии Гены. — Так всю добычу проспать можно…

Пока Гена очумело моргал, пытаясь прийти в себя. Ахабьев перехватил отвороты его дешевой кожанки правой рукой, а левой начал отвешивать Гене оплеухи, сопровождая их риторическими вопросами: