Антон Фарб - Время Зверя

Его мутило. Он на карачках выполз из норы, прислонился к груде обломков, откинул со лба слипшиеся от пота волосы и начал дышать глубоко и часто. Затылок у него совершенно онемел, глаза жгло, он поморгал, но жжение только усилилось, и очертания деревьев стали искаженными и деформированными.

Правая рука, выпустив обрез, нащупала тяжелый и скользкий булыжник. Ахабьев поднял камень, покачал его на ладони, прикидывая вес, и криво улыбнулся помертвелыми губами. Он сунул левую руку в темную дыру, ухватил за загривок первого волчонка, вытащил его наружу, затем схватил второго, третьего…

Когда все пятеро волчат, жалобно скуля и прижимаясь друг к другу, очутились под открытым небом, Ахабьев взмахнул булыжником и размозжил им головы.

Утром выпал снег. Он мелкой солью присыпал бугристую кору деревьев, заморозив капельки смолы; посеребрил раскидистые кроны корабельных сосен; тонкой узорчатой паутиной инея укутал сырую землю, заморозив пожухлую траву; насыпал небольшие, но девственно-белые и сверкающие в лучах зари сугробы… В лес пришла зима.

Не осталось даже и воспоминанья о страшной ночной буре, когда порывы ветра вырывали с корнем сосны, а плотная стена дождя взбивала землю в грязь. Лес, припорошенный первым снегом, обрел вдруг царственную, храмовую неподвижность, и в воздухе, прозрачном, звонком, чистом, повисла тишина, не замутненная ни пеньем птиц, ни шелестом ветвей. Зимний лес превратился в сказочное царство покоя и безмятежности.

Но хриплый, надсадный кашель, похожий на карканье вороны, разорвал, вспорол по шву тончайшее полотно белого безмолвия, заставив треснуть хрустальный бокал тишины. Спустя мгновение кашель повторился.

Комья снега сорвались с разлапистых сосновых веток, когда Ахабьев обессилено откинулся назад, привалившись спиной к древесному стволу. Снег упал на запрокинутое лицо, но не принес облегчения. Ахабьев смахнул с ресниц крупицы инея и снова согнулся в пароксизме кашля. Легкие жгло огнем, а горло саднило как изнутри, так и снаружи. Придя в себя, Ахабьев сгреб ладонями колючий снег из ближайшего сугроба и яростно растер лицо. Самочувствие его было весьма паршивым: дыхание вырывалось из горла с каким-то странным сипом, а лицо пылало жаром… Ног он не чуял вовсе.

Я заболел, подумал он. Причем серьезно. Надо возвращаться.

Он попытался встать, но вместо ног у него оказались обледенелые подпорки, которые все время разъезжались, и к тому же его снова настиг приступ кашля, скрутивший судорогой тело. Откашлявшись, Ахабьев сплюнул в снег. Не кровью — вот и слава богу, подумал он, усаживаясь на промерзшую землю и пытаясь закоченевшими пальцами распутать шнурки ботинок. Не тут-то было. Пришлось вытаскивать нож. Разрезанные шнурки напоминали дохлых червяков…

Ботинки он стянул сравнительно легко; с носками пришлось повозиться. Резать или рвать их он не хотел, но шерстяная ткань, покрывшаяся коркой льда, стала похожа на картон. Наконец, он сбросил отвердевшие носки и осмотрел свои ступни. Пальцы ног не слушались совсем, а ногти приобрели голубоватый оттенок. Дурной признак, озабоченно подумал он, ущипнув себя за ногу и не почувствовав никакой боли. Очень дурной…

Ахабьев отцепил от пояса флягу, свернул колпачок и поднес ее ко рту. Запах спирта ударил в ноздри, и горлышко выбило дробь по зубам. Ахабьев сделал глоток. Спирт обжег горло, и в ушах зашумело. Но хоть кашель не начался… Ахабьев плеснул спиртом на ладонь и начал растирать ступни. Через минуту-другую чувствительность начала возвращаться, и едва не заорал от боли, но сцепил зубы, сощурился и продолжил болезненную процедуру. Израсходовав полфляги спирта, Ахабьев снова обрел контроль над своими ногами. Он подобрал носки, отбил лед, размял их и натянул на обоженные спиртом ступни. А вот ботинки не пожелали налезать обратно, и Ахабьеву пришлось слегка разрезать голенища.

Встать он смог, только держась за дерево. Правую ногу чуть ниже колена кололо тысячью мелких иголок, и он не мог перенести на нее вес. Мне нужен костыль, подумал он. Жалко, что я отрезал приклад и ствол у ружья…

Вспомнив о ружье, он нагнулся за обрезом. Стволы были забиты снегом, и влажные на ощупь патроны не внушали доверия. Он выбросил их, поискал в карманах сравнительно сухую пару красных цилиндриков и перезарядил обрез. Чисто механически: теперь все это уже не имело смысла. Охота кончилась. Как и полнолуние.

Зверю снова удалось улизнуть… Но Ахабьев смог свести счеты — и это было уже немало. В конце концов, Зверь никуда не денется. Будут и другие охоты, не так ли?