Александр Бушков - Рельсы под луной

Тут на меня напало этакое оцепенение: ну ничего нельзя сделать, кранты нам, бравым… Сейчас прыгнет…

Хусаинов уже в полный голос что-то непонятное проорал и замолк. И тут с этой тварью что-то происходит: словно бы она свернулась в огненный клубок, взлетел клубок над башней, мне в распахнутый люк видно – и искрами рассыпался.

Настала полная тишина. Уж и не знаю, сколько мы так сидели, но определенно долгонько. Наконец я, еле языком ворочая, спросил:

– Хусаиныч, это – что?

Он ответил через силу – тоже рот будто кашей набили:

– Это такая молитва… а может, заклятье. От джиннов. Дедушка научил. Он много чего знал, мулла его не любил, а вот люди приходили за разным… Ты смотри, и на здешних тоже сработало… Не должен он вернуться, раз сработало, дедушка говорил…

– Погоди, – сказал я, – Хусаиныч… Джинны, они вроде бы в запечатанных кувшинах обитать должны…

Я же говорю, читал про Хоттабыча. Я тогда много читал, я за библиотекаршей ухаживал, а какой самый простой и надежный способ подзадержаться в библиотеке и бывать там почаще? Книжки брать. Активный читатель, ага. Ну, и волей-неволей приходилось что читать, что бегло проглядывать – она ж спросит, понравилось или нет, если нет, почему, о книгах разговор заведет.

Приходилось соответствовать…

Хусаинов отвечает:

– Джинн не обязательно сидит в кувшине. Джинн – это злой дух, а они бывают всякие…

Мокрый я под комбинезоном, как мышь в ведре. Вынул фляжечку, поболтал, прикинул, честно оприходовал половину, протянул Хусаинову:

– Выпьем, Хусаиныч, за твоего дедушку, царство ему небесное или как там у вас…

– Да он еще живой, – говорит Хусаинов.

– Ну, – отвечаю, – тогда долгой ему жизни, и здоровья, и всяких благ, правильный он у тебя старик, ей-богу… Нам бы тут и аллес капут… Не вернется, говоришь? А стаями они не ходят?

– Вроде бы нет, – говорит Хусаинов. – Они поодиночке больше. Не любят они друг друга, плохие они…

– Законченные гитлерюги, – киваю я. – Это понятно…

Вот так сидим мы с ним, спокойно разговариваем о всякой чертовщине, в которую я раньше верить не верил… А, с другой стороны, что делать? События имели место. Не биться же головой об стену и не причитать? Тут нужно срочно прикинуть, как жить дальше.

– Хусаиныч, – сказал я. – А этот твой дедушкин наговор… Он одноразовый, как резиновое изделие второй номер, или его можно применять сколько захочешь?

– Дедушка говорил, сколько захочешь…

– Совсем хорошо, – сказал я. – Пошли-ка отсюда на хер, хоть и потемну… Не хочется мне тут до утра сидеть…

Собрали мы наши скудные пожитки, взяли оружие, вылезли через нижний люк и двинули пешедралом. Тишина, лунным светом все залито, луна уже опускается, и тени от деревьев легли длиннющие, черные…

Иду я и про себя рассуждаю о всяких вещах, про которые раньше как-то не думал, пока не знал про дедушку Хусаиныча. Думаю я: а может, дедушка его не только наговорам научил, но еще и наложил на него что-то такое? У нас в Сибири, в старые времена, знающие люди много чего умели… С тех пор, как появился у нас Хусаинов вместо убитого Маляренко, стало нашему экипажу везти так, что кто-то «заговоренными» окрестил. Вот уже год с лишним в экипаже потерь нет. А у других сплошь и рядом, иногда – весь экипаж сразу. Ну да, горели мы дважды – но всякий раз так удачно складывалось, что вываливались необожженные и оставались целехонькими. До того было совсем иначе – в первый раз из четырех выбрались мы только двое, во второй – мне спину прижгло…

Спрашивать я его ни про что не стал, ни тогда, ни потом. Неудобно как-то. Лучше уж верить потихонечку, что так оно и есть, – жить легче, надежду придает…

Добрались мы до расположения без всяких приключений и нехороших встреч. Еще затемно. Часовой нас, неожиданных гостей, враз положил мордой в землю – ну, на него обижаться не стоит, он – лицо неприкосновенное, обязан. В прошлом году наши, белым днем, клали на землю генерал-майора еще с тремя. Водитель, адъютант и охранник. Они заплутали, машина поломалась так, что не починишь, и двинули они пешком искать своих. Генерал ничуточки не обиделся – судя по наградам и ухваткам, боевой был генерал, не тыловая хомячина.

Да, а еще до того, по дороге, мы с Хусаинычем быстренько договорились об этой твари и прочем молчать намертво. Ну к чему нам болтать? Высмеют или подумают черт-те что…

Особисты, не то что в той песенке, лютовать не стали нисколько: вот он, танк, наглядным доказательством, дыра в борту, двигатель порушен, и на месте мне его починить невозможно…