Ганс Эверс - Эверс Охотники на дьявола

Уже многие падали, изнемогая, а круг замыкался все тесней и тесней… пляска продолжалась. Пьетро Носклер вступил в круг и это придало танцующим новые силы; он схватил за руку Венье и Корцаро и закружился в безумном хороводе, затем отпустил их, начал сам кружиться; все делали то же.

Вдруг пророк внезапно остановился посреди бешеного танца.

— Небо разверзлось! — воскликну л он.

Все стали на колени. Словно ток ужаса прошел по общине… Вдруг вскочил на ноги молодой Ульпо; кровавая пена выступила на его губах; частыми шагами он подбежал к святой, опустился перед ней на колени, откинул голову назад и начал рассекать руками воздух. Начав говорить хрипло и тихо, он дальше говорил все громче, произнося слова со стоном и хрипом.

Впрочем, Ульпо не говорил — слова выходили сами, в одиночку, откуда-то из глубины глотки вместе с пеной и кровью; и язык был какой-то чужой.

Франку Брауну казалось, что он слышит греческое слово, потом испанское, но не успел он еще разобраться в слышанном, как вдруг взгляд Ульпо упал на него. Внезапный ужас отбросил Ульпо назад, казалось, пред его глазами открылась пропасть. И медленно, звонко, отчетливо заговорил Джиованни Ульпо по-латыни стихи из «Откровения», голосом, каким никогда не говорил, указывая на Брауна. Франк видел, что никто не понял этих стихов, даже сам говоривший; —это было спасение. Иначе они бы разорвали его!

Тереза коснулась Ульпо своей одеждой. Она подошла к нему и подняла его с земли.

— Что видел ты, мой брат? — спросила она.

— Земля покраснела от крови, — забормотал Джиованни. — А зверь живет; он — пасть ада. Пасть широко раскрыта и хочет нас проглотить.

— Он прав! Джиованни Ульпо прав! — вскричала Тереза. — Ад хочет нас проглотить!

Тереза простерла вперед руки.

— Пророк видел небо отверстым, а с ним и Матильда Венье. Готовы ли вы, чтобы бороться с властью сатаны?

— Да! — закричали они. — Веди нас. — Они снова схватили оружие, готовые в каждый момент напасть на врага.

Святая остановилась посреди площади; по ее знаку заиграла музыка. — «Тебе Бога хвалим!» — играла она. Она приказала созвать всех.

— Братья и сестры, вы победили! — кричала она. Она прислушалась и повысила голос: — Слышите? Слышите? Там играют небесные хоры!

Тереза продолжала:

— Целуйте друг друга, братья и сестры! Час великой жертвы настал! — Она подошла к пророку, положила обе руки ему на шею и поцеловала в обе щеки; потом поцеловала Ронхи, Ратти, всех женщин. К ней подошел также Скуро. Она помедлила минуту, затем, подняв обе руки, обратилась к нему:

— Поцелуй меня, брат…

Все подходили к ней и пророку. Каждому она подставляла лоб и щеки. Вдруг она вырвалась из их объятий.

— Спешите, спешите! — воскликнула она, — чтоб знаменье исполнялось.

Потом снова обняла своих женщин, поцеловала их и омочила теплыми слезами их щеки.

— Прощайтесь со мной, прощайтесь!

— Где крест? Принесите ого сюда.

Скуро принес его. Тереза подошла к кресту и слегка провела рукой по поперечине.

— Слушайте, братья и сестры: вы должны распять меня!

Они стояли вокруг святой, немые и оцепенелые, с раскрытыми ртами. Казалось, в этих головах, привыкших все воспринимать без всяких сомнений, зародилась мысль о сопротивлении.

— Вы сделаете это?

Никто не отвечал.

— Или вы малодушны? Вы хотите, чтобы я своими руками пригвоздила себя ко кресту? — Она схватила руку слути. — Джироламо Скуро, ты это сделаешь?..

— Хорошо, святая госпожа!

— Святая сестра, — бормотал великан.

— Святая сестра!..

— Ты это сделаешь! Тебя поглотит ад, если ты от этого откажешься… Ты должен, Джироламо Скуро!

— Хорошо, святая госпожа!

— Я знала это, — тихо сказала она, — я знала, что твоя рука пригвоздит меня ко кресту…

Она взяла его огромную, страшную руку и смиренно поцеловала ее… и медленно, размышляя и колеблясь, она прошептала:

— И все-таки… я не хочу умереть… от этой руки…

Франк Браун слышал каждое слово.

Он стоял на лестнице, почта не в силах шевельнуться.

«Она принесет себя в жертву; она будет висеть на кресте для спасения душ своих братьев. Она, — Тереза Раймонди, — его возлюбленная… которую он целовал горячими, жадными губами, которую он целыми ночами держал в своих объятиях… Она будет висеть… там… на кресте…» Он не мог этого постигнуть и провел рукой по глазам. Он не грезил: процессия готовилась в путь.

Франк ужаснулся; что-то стеснило ему грудь, ему не хватало дыхания; он сжал кулаки…