Карлос Руис Сафон - Марина

Вот куда привела меня Марина в то осеннее воскресенье, чтобы открыть тайну, мучившую меня не меньше, чем глаза той, которая ею владела. Повинуясь жестам Марины, я прошел за ней кладбище насквозь; там, в северной его части, мы устроились на небольшом холме, откуда безлюдная территория была видна как на ладони. Все в той же тишине мы созерцали могилы и увядшие цветы. Марина по-прежнему молчала, и я начал через несколько минут нервничать. Единственная тайна, которая мне теперь не давала покоя, была тайна того, какого черта я сюда приперся как дурак.

– Тихо, как на кладбище, – иронично заявил я, сознательно обостряя ситуацию.

– Терпение, – мягко сказала Марина. – Без терпения нет учения.

– А без жизни – наслаждения, – парировал я раздраженно. – Чего это мы тут выжидаем? Ничего здесь нет.

Марина медленно подняла на меня глаза, и я в который раз не смог понять значения ее взгляда.

– Как ты ошибаешься! Здесь очень много всего… Здесь лежат останки сотен людских судеб – и всего того, что в них было прожито… чувств, устремлений, разлук, иллюзий и разочарований, недолжных и обманных страстей, от которых эти жизни разрушились. И все это здесь, навсегда скрытое землей.

Я не сводил с нее глаз, пораженный любопытством и отчасти робостью – я не совсем понимал, о чем она говорит. Но что бы это ни было, оно ее волновало.

– Нет, в жизни ничего нельзя понять, пока не поймешь смерть, – добавила Марина.

Я же вновь зашел в тупик, стараясь понять ее.

– Правду сказать, никогда об этом не думал, – признался я ей. – В смысле о смерти. Серьезно – нет, никогда, хотя…

Марина медленно, бесстрастно кивнула, как это делают врачи, наблюдая симптомы, подтверждающие ужасный диагноз.

– То есть ты из этих несчастных… неподготовленных, – уточнила она непонятно.

– Неподготовленных?

Теперь я совсем перестал что-либо понимать.

Марина смотрела вдаль; ее лицо стало печальней, и она словно на глазах повзрослела. Я затих, пораженный и поглощенный ее видом.

– Ты, должно быть, и легенды не знаешь, – предположила она.

– Какой легенды?

– Я так и думала, – проговорила она медленно. – Видишь ли, согласно известной легенде, смерть имеет множество агентов своего влияния. Они ходят повсюду, наблюдают людей, отыскивая среди них пустоголовых субъектов, никогда не вспоминающих о смерти.

Тут она заглянула мне прямо в глаза.

– Стоит одному из несчастных столкнуться с таким эмиссаром смерти, как он незаметно для себя оказывается в ловушке, из которой нет выхода, он незаметно вступает во врата ада. Эмиссаров смерти можно узнать по покрову на лицах, скрывающему, что у них нет глаз – только черные провалы внутрь черепа с кишащими там червями. Когда же необходимость в маскировке отпадает, они открывают лица, чтобы неподготовленный заранее узнал об ужасе, который его ждет…

Мерные звуки ее негромкого голоса почему-то заставили меня сжаться; судорога скрутила желудок.

И только тогда Марина улыбнулась своей вероломной улыбкой. Точно как ее кот.

– Ну ты даешь, – смог я сказать наконец. – Прямо мурашки по телу.

– Само собой.

Прошли еще пять или десять минут в полном молчании. Целая вечность. Две белые голубки порхали среди могил. Муравей медленно перебирался с моего ботинка на штанину брюк. Не происходило ровно ничего. Нога у меня затекла и стала бесчувственной; я беспокойно подумал, не ждет ли та же участь и мои мозги. Еще минута, и я бы запротестовал, может, даже ушел бы, но тут Марина подняла руку, призывая меня к молчанию. Она молча указала на входные ворота кладбища.

Туда кто-то входил – судя по силуэту, это была дама, в плаще глубокого черного цвета, похожем на бархатный; капюшон скрывал ее лицо. Руки, затянутые в черные же перчатки, были прижаты к груди, одежда ниспадала до земли, и с того места, откуда мы глядели, казалось, что черная фигура без лица плавно скользит по дорожке, не касаясь ее. Я почему-то похолодел от страха.

– Кто это?

– Шшшш, – прервала меня Марина.

Прячась за колоннами, мы наблюдали за дамой в черном, а та скользила меж могилами, как привидение. В руках, затянутых в черные перчатки, она несла алую розу, и казалось, что цветок – это кровь, брызнувшая из только что нанесенной ей раны. Женщина подошла к надгробию прямо под тем местом, с которого мы за ней следили, и остановилась к нам спиной. Я вдруг заметил, что на этой могиле, в отличие от всех прочих, не было никакого имени: только странный знак, напоминавший не то бабочку, развернувшую крылья, не то еще какое-то насекомое.