Николай Олигер - Праздник Весны

— Мы возьмемъ съ собою стараго Лекса! — предложили механики. — Онъ былъ его учителемъ. Онъ хорошо знаетъ душу Гала.

Они летѣли.

Старый Лексъ сидѣлъ на рулѣ и несъ молодыхъ строителей надъ широкимъ озеромъ, за которымъ жилъ Галъ.

Солнце было близко къ закату.

Горы покраснѣли и яркое сіяніе горѣло на ихъ вершинахъ. Озеро темнѣло. У береговъ оно приняло слегка фіолетовый оттѣнокъ, а въ глубинѣ таилось черное, — темнота. И откуда-то издалека, какъ будто изъ этой черной глубины, доносились неясные, связные аккорды музыки, — тихой и торжественной музыки вечера.

Коро стоялъ впереди, кутался въ свой теплый плащъ, который игралъ подъ вѣтромъ мягкими складками. Прислушивался, и въ головѣ складывался новый образъ, новая картина, болѣе прекрасные, чѣмъ прежніе.

Абела угадала это по неподвижному взгляду художника. И, взявъ за руку Акро, тихо отвела его назадъ, къ другимъ товарищамъ, которые сидѣли вокругъ стараго Лекса.

Лексъ разсказывалъ имъ о тайнѣ жизни, которая уже почти познана. Потомъ, въ короткихъ словахъ освѣ-жилъ въ ихъ памяти ту длинную дорогу, по которой шли люди, чтобы постичь эту тайну.

Какъ они стремились впередъ и, безсильные, падали передъ препятствіями. Какъ живые брали мысли умершихъ — и опять шли. Какъ сбивались съ дороги и видѣли, что все погибло, въ ту самую минуту, когда разгадка, казалось, была совсѣмъ близка.

И привыкли страдать.

— Зачѣмъ же они жили? — спрашивалъ Виланъ. — И если бы они страдали только духомъ. Но у нихъ были хилыя, больныя тѣла, пропитанныя ядомъ заразы. Зачѣмъ?

Старый Лексъ отвѣчалъ:

Они не были хозяевами самихъ себя, — рабы жизни. И кто можетъ разгадать теперь, что было написано въ ихъ душахъ?

Мы знаемъ многое.

Границы міра необъятно расширились.

Они были рабами, мы — властелины.

Сама смерть смирилась передъ нами и обрываетъ нить сознанія только тогда, когда все содержаніе личной жизни изжито уже до конца.

Случайныя смерти, какъ грядущая смерть Гала, такъ рѣдки, что не вносятъ никакого разстройства въ общую гармонію.

Мы знаемъ многое.

Но знаемъ-ли мы, что такое страданіе?

Они, прежніе, иногда, какъ будто, обожали страданіе. Шли ему навстрѣчу, какъ навстрѣчу любви.

— Кто знаетъ это? — говорилъ Лексъ. — Можетъ быть, нужно спросить тѣхъ, кто роется въ пыли старыхъ книгъ, гдѣ записана ихъ философія.

— Я изучалъ это! — сказалъ одинъ механикъ. — Тамъ есть вещи, смыслъ которыхъ теперь утраченъ. Но они сами считали свою мудрость божественной.

Никто не замѣтилъ, какъ подошелъ Коро. Онъ улыбнулся и отвѣтилъ механику;

— Ты ошибаешься, другъ. Понять можно все. Но не все можно перечувствовать. Когда-то половина міра поклонялась страдающему Богу. Символъ страданія они сдѣлали своимъ божествомъ. Скажи мнѣ, что чувствовали эти вѣрующіе? Войди въ ихъ душу.

— Говорятъ, что это сдѣлалъ Кредо, писатель! — сказалъ Виланъ. — Онъ просилъ меня, чтобы я привелъ къ нему своихъ друзей, — выслушать и обсудить. Онъ не рѣшается еще выступить передъ всѣми.

— Тотъ Кредо, который живетъ теперь съ Галомъ?

— Да.

За озеромъ, на покрытой хвойнымъ лѣсомъ равнинѣ, стояло жилище Гала. Мохнатыя вѣтви елей заглядывали въ его комнату. И кругомъ не было больше ни одного человѣка, кромѣ молодого Кредо, потому что больному нужна была тишина.

Ели молча покачивали вѣтвями. Неслышно ступалъ въ своей мягкой обуви Кредо.

Галъ лежалъ въ тѣни, у подножія огромнаго стараго дерева. Въ тѣни, гдѣ было влажно и тихо.

Кредо смотрѣлъ на него большими, темными глазами. Смотрѣлъ и думалъ.

— Читай мнѣ! — просилъ иногда Галъ. — Читай то, что ты надумалъ здѣсь, въ тишинѣ.

Кредо читалъ. Онъ ловилъ мысли больного и возсоздавалъ давно забытые образы. Галъ спорилъ.

— Это не совсѣмъ такъ. Не совсѣмъ такъ, какъ нужно. Я хотѣлъ-бы, чтобы врачи заставили страдать и мое тѣло. Тогда ты могъ-бы создать еще лучшее. Вѣдь я не чувствую боли. Мнѣ только грустно.

— Да, да… Я понялъ теперь, что такое грусть. Видишь эти деревья? Они тоже печальны. И они плачутъ. Съ ихъ вѣтвей падаютъ прозрачныя смолистыя слезы. Они плачутъ.

И, вдвоемъ, они медленно уходили въ глубь лѣса. Если вдали звонко чирикала птица— они вздрагивали. Имъ нужна была тишина, глубокая и загадочная, какъ сама вѣчность.

— Спѣши, Кредо! — сказалъ Галъ. — Скоро я прощусь съ тобой. Тишина проникла мнѣ въ сердцѣ. Я усталъ.

Но Кредо не торопился.

Строители пришли къ Галу, когда заря еще не успѣла погаснуть.