Вадим Сухачевский - Ковчег. Исчезновения — 1.

С этими мыслями он попытался сесть рядом с водителем, но Небрат держал его за локоть крепко, не вырваться — неужели эдак вот вмиг разгадал его планы? Скорее всего. Во всяком случае другого объяснения не было.

— Э, куда, куда? — затараторил детектив. — Нет уж, Дмитрий Вадимович, прошу назад — ей-ей, так оно будет лучше!

— Во-во, — кивнул водитель, — а то у меня тут маслом сидение залито.

Какое-то пятно на сидении вправду имелось, но теперь уже Еремеев почти не сомневался, что тот действует с Небратом заодно.

Кликнуть кого-нибудь на помощь? Но, кроме этих двоих, поблизости был только какой-то попрошайка, с шапкой в руке сидевший у подъезда и с любопытством взиравший на них, от такого ждать помощи не приходилось.

Впрочем, и воли сопротивляться уже не было. Еремеев, ни слова больше не говоря, уселся на заднее сидение. Небрат, подвинув его, тут же сел рядом, и машина мигом тронулась с места.

Минут через пять езды его начало сильно клонить в дрему. Дома приобретали неестественные очертания, словно плавясь в августовской жаре. И в ушах опять дребезжал голос:

— …И еще скажу тебе, друг Еремееич: громогласной бывает только ложь, а шепот истины всегда тих, надо уметь его услыхать, чутким ухом исследователя вслушиваться, что там тебе нашептывают невидимые духи элементали. Вот, к примеру, вспомни этот странный Иришин сарафан. Ведь согласись — неспроста…

— …Господи, Еремеев! (Откуда не возьмись голос Ирины.) Да какой, какой же это тебе сарафан?! Это ритуальная одежда жрицы богини Иштар! Жрицы, чье имя Ина-Эсагиларамат…

— …что означает: "Любимая в храме Эсагилы", "Любимая в храме Эсагилы"! — соткавшись из воздуха, нашептывали невидимки-элементали.

— …Нет, правда, ты иногда сказанешь, Еремеев! — говорила Ирина. — Писатель все-таки — должен бы, кажется, уметь слова подбирать! Ну где, где ты, скажи, такие сарафаны видел? То же самое, что лавровый венец назвать малахаем!.. Это, между прочим, ритуальное одеяние вавилонской жрицы, я сшила себе точную копию…

Собственный голос пробивался из сна почему-то гораздо глуше:

— Так ты теперь не цыганка, ты теперь вавилонянка? (Он уже привык к Ирининым причудам.) И что ж, эти вавилонские жрицы тоже умели гадать по руке?

— Боже, какой ты все-таки непросвещенный, Еремеев! Да все гадания происходят из Вавилона! Он родина всех тайных знаний! И жрицы богини Иштар…

— Надо полагать, гадали еще лучше? Даже лучше, чем ты нагадала жене бедняги Чичагина? (Санька сбежала от Чичагина к какому-то газетному щелкоперу как раз после того, как Ирина нагадала ей по руке это самое).

— А вот улыбочка эта твоя ироническая, Еремеев, совершенно лишняя! Что, неправду нагадала?

— Ну тут, по-моему, возможны варианты. Допустим, что Санька давно уже задумала сбежать, а ты только подтолкнула ее своим гаданием.

— Ты просто брюзга и Фома Неверующий, вот ты кто, Еремеев, даже спорить с тобой не хочу!.. Кстати, вавилонские жрицы умели не только гадать.

— И что же еще они умели?

— Они еще умели любить. Пожалуй даже, это было главным их умением! И имена носили соответствующие. Например, Ина-Эсагиларамат, что означало "Любимая в храме Эсагилы". Умащивали себя ритуальными мазями, отчего тело их становилось… Смотри…

Вдруг она распахнула свою странную одежду, которую он, Еремеев, по незнанию вавилонского языка обозвал сарафаном, и предстала перед ним совершенно нагая. И — Боже! — как она была прекрасна и соблазнительна в этой наготе! Так прекрасна, что он просто не мог с собой совладать!

— Подожди, не двигайся, — остановила она его. — Замри! Сначала глубже почувствуй, как любовь проникает в тебя.

О, он чувствовал, чувствовал это! Каждым миллиметром, каждою охваченной дрожью клеточкой своего тела!

— Они занимались ритуальной проституцией, — сказала Ирина, — но душа их всегда принадлежала одному-единственному.

— И кому же?

— Богу Эсагиле, их небесному супругу.

— О, как она хороша, как хороша, как хороша! — нашептывали откуда-то из густого воздуха невидимки-элементали.

— Она ослепительно хороша!

— Она так хороша, что Эсагила непременно заберет ее к себе! Никому другому она не может принадлежать, так она хороша!

— Он заберет ее, он не может ее не забрать!