Дмитрий Северов - Метро 2039. Приключения сумасшедшего

Воображение послушно набросало ужасную картину страданий бывших преподавателей чудом уцелевших в атомном кошмаре. Крошку-Дебору растерзанную толпой обезумевших горожан, здоровяка Скотта, вечно ворчащего Жилновича рыскающего по развалинам учебного заведения в старой помятой капе на голове. Упокойтесь с миром.

Сильные ручищи Семёна подсадили меня в оконный проём, впихнули внутрь. Пара комнат, небольшой коридор, в конце будет лестница. Ещё немного и массивная бронированная дверь в подвале под развалинами президентской резиденции отсечёт нас наконец от мира монстров и радиации. Я на миг задержался около развороченной стены, глянул напоследок на то, что осталось от лужайки перед Белым домом. Ужас, по-другому не скажешь. Такого запустения не смогли создать даже лучшие голливудские асы спецэффектов.

Вздыбленная земля, торчащие обломки подземных коммуникаций, гротескные деревья. А главное лужи — рваные озерца, булькающие серой глинистой жижей.

Я помог забраться на коричневый уступ Семёну, пялясь через заляпанное грязью плечо товарища на поистине эпическую картину. Жив падлец, кто бы мог подумать, а я признаться списал его со счетов. По раскисшей хлюпающей жиже неслось нечто. Нет, конечно, я узнал Санчеса по необъятной фигуре и басовитому голосу, но грязь покрывавшая тело делала похожим его на огромную бесформенную амёбу, бегущую и орущую.

— Глянь!

Противогаз Семёна повернулся в сторону пустоши. — Нет, не успеет.

Только теперь я заметил, как из полуразвалившихся далёких строений лезут десятки оборванных созданий. Грязные, злые, не имеющие с человеком ни чего общего. Одичавшие клерки, домработницы, полицейские. Исчадия радиоактивного ада. С каждой секундой их становилось больше и больше. Казалось, весь город кишит ими. Они возникали словно неоткуда, выбираясь из тёмных подвалов домов, куч полусгнившего тряпья, останков сгоревших автомобилей.

Мы смотрели на это небывалое действо, как завороженные, не шелохнувшись.

Даже Семён и тот поражён уведенным. Сотни диких, обожженных, покрытых кровоточащими язвами. Некоторые совсем не имели одежды, других одетыми назвать можно было с большой натяжкой.

— Надо идти! — тронул я руку товарища. Русский казалось, очнулся от наваждения, проговорил на удивление спокойно, наблюдая за наседавшей толпой.

— Подождите, док.

Я опешил. Ждать сейчас можно только смерти. Ещё чуть-чуть и десятки когтистых лап разорвут нас на куски, с радостью утолят голод. С радостью. Я засомневался, что у этих подобий людей остались хоть какие-то эмоции. Поесть, спариться, поспать — вот круг интересов.

Санчес тем временем кое-как доковылял по грязи до нашего выступа, подпрыгнул, схватился за кирпичный край руками.

— Пощадите! Вы же люди!

Круглые стёкла Сенькиного противогаза повернулись к барахтающемуся на стене президенту.

— Вспомнил, самое время!

Метрах в пятидесяти от нашего пристанища, из покорёженного взрывам минивэна, выбралась троица местных оборванцев. Чёрные или грязные — не понять, скорее и то и другое. Негры, как я их окрестил, некоторое время отрешённо топтались около останков автомобиля когда-то принадлежащему одному из крупных новостных каналов. Цветастый логотип на одной из дверей не выгорел полностью, маячил зелёным пятном на блеклом покрывале окружающей серости.

Непередаваемо. Рослый африканец повернулся в нашу сторону, припечатал меня к стене тяжёлым гипнотическим взглядом. Умри, умри, умри. Приятная истома заструилась вниз по конечностям, голова поплыла. Я не видел ни чего: не орущего Санчеса, ни Семёна, ни толпы одичавших горожан бредущих к нашему зданию.

Только глаза негра — бездонные пропасти души, где утонуть пару пустяков, спастись нет шансов. Убей.

Мозг парализовало. Я словно лишился всего, что позволяло считать себя человеком. Вспомнилась Клара, но жена почему-то показалась такой нелепостью, что стало страшно. Зато обнажились низменные инстинкты, дремлющие в темнице цивилизованности. Захотелось хватить кирпичом русского, размозжить голову, потом заняться мексиканцем. Голод. Такой голод я не чувствовал ни когда.

Животный голод отощавшего волка, не брезгающего даже падалью.

— Док?

Сенькин возглас сдёрнул вуаль зачарованности. Всё сгинуло, вернулись сила и здравомыслие. В тот момент мне почему-то захотелось залезть под душ, смыть с себя ту грязь, в которой меня изваляли. Унизили, опустили до уровня животного, надругавшись над всем, во что я верил и любил.