Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

— А почему они так стоят?

Я пожал плечами:

— Может, им так удобно… Отдыхают. Набираются сил. Перед отъездом.

Я все еще чувствовал сильную слабость.

— Я пойду?.. — робко спросила Саша.

— Да, иди. Прости меня. Мне надо укладываться. Я еду… Хотя, что я говорю?.. Прости меня… за все… — полезли какие-то ненужные, пошлые слова: — Ты должна испытывать ко мне, наверно, не самые лучшие чувства… Но, поверь… Я не такой уж плохой человек…

Она усмехнулась:

— Я это заметила.

— Я тебе позвоню… Нацарапай мне телефон. И говори мне "ты"…

— Попробую…

— Мне бы хотелось с тобой встретиться… поговорить… когда я вернусь…

— А вы… вернетесь?..

— Клянусь!

Когда я это говорил, я совершенно не был уверен, что так оно и будет…

… Саша ушла, а через час примчался Илья, вручил мне паспорт, железнодорожный билет и деньги.

Сам он вылетал самолетом на день раньше и должен был встречать меня на вокзале в Париже. Лететь вместе с ним я решительно отказался, сославшись на боязнь высоты.

На самом деле я мечтал побездельничать в дороге и привести свои мысли в порядок. Слишком во многом мне надо было разобраться наедине со своей совестью.

Отобранные картины Илья забрал с собой. Остальные мы отвезли к нему на дачу и спрятали на чердаке.

…Обремененный поклажей, я ввалился в купе и остолбенел.

На диванчике за столиком сидел очень полный седобородый старик в полном облачении православного священника и с сосредоточенным видом шелушил сваренное вкрутую яйцо.

Я невольно потянул носом. В купе пахло смазными сапогами, нафталином, сероводородом и ладаном. Я подумал, что так, должно быть, пахнет в чистилище: сапогами, нафталином и ладаном — от свежих покойничков, а запах сероводорода просачивается из преисподней.

— Что же вы стоите, как поп на клиросе? Присаживайтесь. В ногах правды нет, — произнес священник, привыкший, видимо, говорить пословицами, и рукой с очищенным яйцом указал на откидной стул.

Я закинул вещи на полку и присел напротив старика.

— Приятно познакомиться, святой отец! — вежливо сказал я, с интересом всматриваясь в попутчика.

Священник поморщился:

— К служителю Православной церкви следует обращаться "владыка". Не извиняйтесь, Бог простит, — строго сказал он и перекрестился яйцом, потом с грустью добавил: — но вы можете называть меня Александром Ивановичем, тем более что я теперь уже вроде как и не совсем священник…

— Андрей Андреевич, — привстал я. — А что, батюш… простите, владыка, на пенсию вышли?

Веселый священник махнул рукой, какая там, мол, пенсия.

— Решением Синодального собора при Патриархе от 27 июля сего года, — произнес словоохотливый старец торжественно и печально, — я лишен священного сана за действия, направленные на подрыв авторитета Святой Церкви и выразившиеся в нанесении побоев сразу нескольким членам высокой проверяющей комиссии…

— Да вы просто разбойник, владыка!

— Это точно! Я еще в молодости любил подраться. А поколотил я их за дело. И теперь я поп-расстрига. А не поколотить их было никак нельзя, веры у них там, наверху, нет. Потеряли они веру-то… А может, и не имели никогда… Известное дело — каков поп, таков и приход. А я внешний вид свой менять не желаю: к рясе привык — удобно. Ношу и буду носить, и никто запретить мне не в праве! Хотите яичко? Хорошее яичко, деревенское…

— Спасибо, Александр Иванович. Я так посижу.

— Ну, как хотите. Может, водочки желаете? Так у меня есть — "Столичная". Взял вот с собой. Две бутылочки. Думал, в дороге да с хорошим человеком, под разговор…

— Не пью я, владыка.

— Что так?.. Не сделали привычки?

— Бросил, знаете ли…

— Прискорбно слышать, весьма прискорбно… И давно не пьете?

— Второй день пошел…

Священник внимательно посмотрел на меня:

— Понимаю. Алкоголизм. Национальная болезнь… Теперь вы, стало быть, в завязке.

— Нет. Просто надоело. Надоело, и все… Решил всё в жизни поменять…

— Вы, простите, кто по профессии?

— Художник.

Александр Иванович откинулся на спинку дивана.

— Тогда — точно в завязке, — убежденно сказал он, погрозив шутливо пальцем.

Раздались свистки, и поезд тронулся. Больше мы в этот вечер не разговаривали.

Словоохотливость старика оказалась обманчивой. Видно, когда было надо, он умел и помолчать.

Александр Иванович некоторое время, деликатно поминая черта, читал газеты и изредка на меня посматривал, как бы что-то сверяя; потом, с трудом уместив свое могучее тело на диванчике, отвернулся к стене и затих.