Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

— Вас не за эти крамольные слова отлучили от церкви, владыка?

Старик довольно засмеялся:

— Спите, грешник. Не то отберу индульгенцию назад…

…Сделав небольшой экскурс в недавнее прошлое и в который раз нарушив хронологию повествования, возвращаюсь к тому вечеру, когда я посетил коморку Мишки, своего старого институтского приятеля, совершил над его телом простейшие религиозные манипуляции, погасил свет в комнате, взял со стола початую бутылку коньяка (другую — оставил!) и вышел на незнакомую парижскую улочку.

О бутылке я тогда умолчал, но надо быть честным. Взял!

Было безлюдно. Я брел по тротуару, не задумываясь над тем, куда иду, и меньше всего опасаясь заблудиться.

Мишка меня расстроил. Сколько их, друзей и приятелей, спившихся, сошедших с круга, я потерял? И каким чудом уцелел я? Если Бог есть, значит, Он хранит меня и в этом…

Удивительно, но я совсем неплохо могу ориентироваться в Париже. Даже ночью. Я вышел опять на ту же набережную, напротив острова Сите, которую по милости Мишки покинул несколько часов назад. Желания идти в гостиницу и ложиться спать не было. Душа жаждала приключений.

Несмотря на поздний час, на набережной кипела жизнь. Смех, громкие молодые голоса…

И музыка, музыка. Которая, казалось, неслась отовсюду: с палубы многоцветно освещенного речного трамвайчика, из маленького ресторанчика в переулке.

И на самой набережной звучала музыка — продолжал играть на гитаре парень в широкополой шляпе, только теперь он был не одинок — вокруг него топтались юные барышни и их ухажеры с бутылками пива и вина. Все пели.

И на другом берегу Сены творилось то же самое. И на сквере Вер-Галан, который напоминал нос древнего корабля, который отчаянно рвется вперед, навстречу буре.

Словом, праздник. Праздник, который всегда… И никому не было дела до меня. А как мне хотелось поучаствовать во всеобщем веселье!

Подумалось, у них что — так каждый день? И год назад было так? И два? И пятьдесят лет назад? И двести?..

Казалось странным, что меня никто не узнавал. Хотя мои фотографии — одна из них на обложке "Пари Матч", где я был изображен (о, чудеса фототехники!) в шапке Мономаха и с миниатюрным глобусом в правой руке, — по-прежнему продолжали появляться на страницах журналов и газет.

Я шел в толпе, чувствуя в душе легкую, необременительную тяжесть победителя Земного Шара.

Но роль инкогнито мне играть не хотелось. Где фанфары, где цветы, где шампанское рекой, где бескрайнее море восторженных почитательниц?

Никто ни разу не остановил меня на улице, прося автограф, никто не тыкал в меня пальцем, вопя на весь белый свет: "Глядите, глядите, да это же тот самый Сухов!" Что-то было не так, что-то где-то сбоило. Непонятный Запад открывался не так легко, как того хотелось…

И в то же время все было прекрасно! И хотя меня не узнавала толпа, наплевать! Я же не артист! Зато мои картины скоро будет знать вся Европа.

У меня были деньги. Много денег. В перспективе я должен был стать очень богатым человеком.

Правда, я сейчас не работал и жил старыми запасами, как медведь в зимний период. И у меня сейчас был как раз зимний период. Были ведь периоды у великих. Например, розовый у Пикассо…

Нет, я не бездельничал. Во мне, я чувствовал это, шла скрытая внутренняя работа. Я копил силу. Чтобы через некоторое время вернуться к заветной картине под вишневым покрывалом…

Я-то знал, что это будет моя лучшая работа. Куда до нее пейзажикам по пятьдесят тысяч долларов! Я это знал, но знал это пока только я один. Эта тайна принадлежала только мне.

В Париже царил вечный, нескончаемый праздник. Я мог стать его участником…

Илья уже подыскивает мне квартиру — с ателье на последнем этаже… С огромными комнатами, бильярдной, библиотекой, балконами и фонтаном во дворе.

Днем бы я работал, а вечерами выходил на балкон, любовался закатом и рассматривал Париж с высоты десятого этажа. И чтобы видна была Эйфелева башня — без этого никак… Чтобы она постоянно напоминала мне, где я живу. И чтобы на уровне моего этажа, в доме напротив, на балконе, сидел юный задумчивый парижанин лет четырнадцати и читал книгу…

…Моя прежняя, московская, жизнь уходила от меня, она терялась, таяла, она была далека. Так далека, что казалась почти не реальной…

…Слава владеет "Петербургским салоном". Слава — моя новая любовница. "Салон" — русский магазин в центре Парижа.

Полагаю, в Славиной памяти до какой-то поры жили отголоски прочитанного в юности гениального романа, и она представляла себе салон как место, где будут собираться сливки эмигрантского общества…