Александр Бруссуев - Радуга 1

— Но почему голуби в кустах убивают соловьев? Они же не едят друг друга! — возразила Маша и, наконец, разрыдалась.

Саша прижала дочку к себе, гладя ее по голове, а сама с ужасом наблюдала, как свора вполне городских «сизарей» забивает клювами маленькую серенькую птичку. Под кустами черемухи уже были видны разбросанные перья и один недвижимый пестрый комочек — первая жертва.

В этих местах издавна устраивали песенные поединки самцы-соловьи, завлекая самок. Чудесные песни были также естественны в мае-июне, как долгожданное наступление летнего тепла. А теперь неизвестно откуда-то взявшиеся городские птицы клевались насмерть с певцами лета и зари. Очень противоестественное зрелище. Ладно бы мерзкие гадливые голуби бились бы с памятниками, или с какими-нибудь одичавшими котами-охотниками, но с безобидными пичугами, с которыми вообще никогда их интересы не пересекались!

Голуби тем временем вспорхнули с черемухи вверх, собрались в косяк и стали кружить над зарослями. На земле остались лежать два окровавленных и изломанных птичьих тельца. Почему-то казалось, что странные городские птицы, над которыми всегда насмехались вороны, не торопятся улетать восвояси, где много помоек, где удобные для житья вентиляционные шахты домов, где безумные старушки кормят их булкой. Они курсировали, словно хищные копчики, высматривающие (или выслушивающие) добычу.

Саша всегда с недоверием относилась к этим символам городов, голубка Пикассо не вызывала ни восторга, ни умиления. Название pigeon постоянно ассоциировалась у нее с простым словом pig. Она помнила, что в голубиных привычках — забивать слабых и птенцов, буде те под «рукой».

Они с Машей вернулись в дом расстроенные и подавленные.

Шурик Степченков в свое время с трудом закончил прославленный институт Водного транспорта. Он не был глупым, не отличался леностью, но круг его интересов был столь широк, что посещение занятий не всегда укладывалось в каждодневную программу. К тому же родом он был с города Петрозаводска, с улицы Советской, где северные условия бытия и склонность населения образом и манерами походить на типичных представителей Государственных Общежитий Пролетариата вынуждали его заниматься воспитанием своего характера с младых ногтей. Шурик, унаследовавший от родителей инженерного сословия чрезвычайную улыбчивость, очки и добродушие, на улице проявлял чудеса героизма. Физические методы разрешения спорных вопросов с ГОП-кампаниями, как правило, не завершались в пользу не самого сильного и умелого парня. Но он никого и никогда не прощал. До тех пор, конечно, пока они сами не просили прощения.

Шурик, получив изрядную порцию оскорблений и унижений от своих более могучих соседей по улице, заступал, как Чингканчгук, на тропу войны. Он изучал все повадки своих недоброжелателей, начиная их персонификацию по степени опасности для себя. Он выявлял излюбленные маршруты движения, любимые способы глумления для получения авторитета, либо каких-нибудь денежек. Шурик начинал понимать своих врагов даже лучше, чем это могли сделать они сами.

И главным его союзником — было время. Он умел выжидать неделю, месяц и даже год, чтобы ответный удар был близок по эффективности к вечному двигателю. Причем, всегда обязательным было условие, чтобы наказание для негодяя пришло не от инкогнито, а именно от него, Шурика Степченкова, улыбающегося поодаль.

У него это начало получаться. Портили себе одежду, предмет гордости и вожделения, обидчики, вроде бы поскользнувшись на ровном месте. Однако, такое дело происходило именно с ними, в то время, как десять других человек этот опасный участок преспокойно проходили.

Ломали руки и ноги, опираясь на вполне безобидный бордюр, встающий, вдруг, дыбом. Обжигались до пузырей стрельнутой сигаретой, палили себе волосы, не сумев укротить обычную зажигалку.

— Убью! — кричали они, скаля зубы, выделяя из всех окружающих лишь скромно улыбающегося парня в очках.

— Возможно, — соглашался Шурик. — Но если вдруг не сможешь, то я убью обязательно.

И ему верили, с ним начинали соглашаться, перед ним извинялись.

Шурик, не поступив на первый год в институт, отработал благополучно где-то в мастерской плотников Беломорско-Онежского Пароходства до следующего лета, получил направление и благополучно пополнил студенческую братию судомеханического факультета ЛИВТА. Его былые враги, помучившись в разнообразных профтехучилищах, помчались друг за другом в армию, дослужились до категории «дедов», а по возвращению на гражданку оказались в органах Внутренних дел. Кто — патрульным, кто — гайцем, а кто — даже студентом-заочником правовых академий и техникумов, но с благоприобретенными «дедовскими» привычками. Им было хорошо, они за свои пагубные страсти и страстишки получали деньги, спрятав остатки совести под фуражками.