Олег Мизгулин - Морок

— Прости, братишка! Я вернусь за тобой! Обещаю…

Он повернулся и без оглядки шагнул в «проход». Рифленая подошва ботинок ощутила толчок, другой… А затем всё стихло. Вадим ждал продолжения, но его не было. Он не провалился в шахту, не завертелся юлой, и глаза ему мозолила всё та же картинка: выгоревшая на солнце полянка, кусты жимолости да папоротника на проходах к лесным кущам. Солнце уже цеплялось за верхушки елей, а душный ветерок елейно надувал под кепи.

Он выровнялся по центру «окошка», подпрыгнул не с целью там что-то пробить или разбить, а с тем, чтобы явить свою волю пройти, протолкнуться через угольное ушко, если есть оно, это ушко… Давай же! Он пружиной подпрыгнул ещё раз и ещё… «Окошко» отнюдь не пропало. Оно попросту не открывалось. Вадим почувствовал, как лицо его заливает удушливая краска гнева. Вне себя от ярости, он начал топтать башмаками эту непролазную окружность, которая, видите ли, явилась, но не спешит распахнуть дверцу вовнутрь.

— Упрямая хренова дверь! — Стервенея заорал Зорин. — Я собью тебя с петелек!

Разум затмила лютая злоба. Его корёжило от несправедливости: всем достались чудо-проходы, а ему почему-то упрямое тупое недоразумение. Гнев кипел и брызгал слюной. Зорин без устали прыгал, опускался на пятки, вдавливая каблуки в неподатливую почву. Затем опустившись, барабанил кулаками по всему призматическому кругу. С губ слетали грязные словечки, но Зорина несло в пароксизме ненависти, он не слушал, он только орал:

— Сволочь х. ва!!! Чем я тебе не угодил, паскуда?!!! Отворяй свою анальную дырку! Пока я тебя ножом не расписал! Открывайся! Живо!!!

Отныне он желал ломать, крушить, резать… В горле пересохло от частого ора. Он задыхался, но тело не уставало. Оно дрожало от переизбытка бешенства. Кожа на тыльной стороне пальцев кровоточила, но Зорин не замечал боли. Его тащила ненависть. Он выхватил с бедра широкий охотничий нож и как сапёркой двумя руками начал вскапывать землю. Из «круга» стали вылетать огромные пласты дёрна.

— Я те покажу упрямиться, тварь!!! Я попишу твою сказку! Ребят забрала, нечисть!

Он не заметил, как лезвие ножа окрасилось красным. Как брызнуло тёплым в глаза. И ещё раз брызнуло. Нож стал входить во что-то мягкое и булькающее. Он протер запорошенные брызгами веки и с отвращением обнаружил своё лицо липким от… Крови. Да-да! Под ним копошилось тело, которое он вот только располосовал ножом. Кровь толчками выбулькивала из ран, но Вадим смотрел на лицо. Страшной маской оно скалилось на него. Разорванный рот студенем расползался по подбородку. Глаза первого дудаевца, первого чеченца глядели с фанатичной верой умереть в совокупе с врагом. Он агонизировал, но он тянул распухшие пальцы к горлу Вадима.

— Я тебя, пёсья моча, с харкотиной смешаю! — Глаза «чеха» по рачьи вращались, а студень-рот выдувал кровяные пузыри. Руки, несмотря на ущерб здоровью, упрямо ползли к кадыку Зорина. И тот, скорей брезгливо, чем со страху, отпрянул назад. Пружиной отпрыгнул. И налетел на кого-то сзади.

— Аккуратней, боец! — Перед ним стоял живой Мишин. Измятая, с вкрапленной грязью хэбуха; увешанный лимонками жилет. И взгляд пацана и старика.

Он кивнул на чеченца.

— Красиво увалил. С любовью. Только… добей! Не нужны нам животные. — Мишин с силой сжал его зажатый с ножом кулак. — В горло давай! Или лучше в глаз! Меньше крови…

Зорин попытался разлепить губы. Он только сейчас начал понимать, что переживает не лучший свой сон. Губка… Она всё-таки его подловила. Никакой это был не «проход».

— Ты… Вы… Не настоящие.

Мишин не услышал его аргументов. Он окаменел лицом.

— Чего послабуху давишь, Зоря?! Смотри не заплачь! — Он жестко ухватил его за шею (для фантома или кокона просто сверхреалистично). — Или ты забыл, что видел в «администрации»?

Зорин помотал головой, с яростью ударил по кисти Мишина. Нет, он не забыл. Такие вещи надо Бога просить вымыть с мылом из памяти. Отделённые головы с погибших товарищей, с кем ещё недавно, быть может, ты курил на двоих сигарету. Головы, насаженные на прутья арматур, словно бараньи… Напоказ. Мы это можем, а вы — нет. Кишка тонка! У Зорина мороз прополз по спине. На поляне как грибы возникли ошкуренные колья: восемь штук. Только вместо грибных шляпок на них… Боже! Вадим… Вадим! Перестань в Это верить! Это губка… Мертвые синюшные лица, обескровленные белые губы, глаза у некоторых были предсмертно открыты и стеклянность этих глаз, была хуже покойно прикрытых век.