Альбина Нури: Морок

…Всякий раз, когда вспоминаю ту страшную весну, когда перебираю в памяти подробности случившегося, меня мучает одна и та же мысль: могла ли я что-то изменить? Могло ли не случиться того, что случилось?

Раз за разом так и эдак прокручиваю в голове всевозможные сценарии и варианты развития событий, выискиваю детали и подробности… Но как ни пытаюсь сложить пазл по-новому, мне это никогда не удается.

Иногда так хочется поддаться искушению и убедить себя, что всего этого не было и быть не могло. Но с таким же успехом можно встать на рельсы прямо перед надвигающимся поездом, закрыть глаза и упрямо твердить, что этот локомотив – лишь плод больного воображения. Результат будет один: тебя расплющит в лепёшку.

Это было, действительно было со мной – и от этого никуда не деться.

Но самое ужасное, что ничего еще не кончилось…

Примерно пару лет назад отец произнёс фразу, которая навсегда врезалась мне в память:

– В году 365 дней, – сказал он, – в один из них человек рождается. А потом живёт год за годом: 365, ещё 365, ещё, ещё… И не подозревает, что какой-то из этих дней станет датой его смерти. Много раз перешагивает этот рубеж, переживает роковые сутки. Но однажды неизбежно споткнётся.

Отец споткнулся о десятое февраля. До весны, которую любил и всегда ждал, он не дожил восемнадцать дней.

Случилось все внезапно. Папа, как обычно, вышел на балкон покурить перед сном. Азалия, его вторая жена, отправилась в ванную, а выйдя, обнаружила, что мужа до сих пор нет в комнате. Забеспокоилась, стала звать. Выглянула на балкон – а он лежит там. Уже мёртвый.

По крайней мере, так она рассказывала о том вечере всем, кто готов был её слушать. Врачам со скорой осталось только развести руками, констатировать смерть и выразить соболезнования вдове. Больше соболезновать было некому: я к тому времени перебралась в крошечную съёмную квартирку и жила отдельно.

– Как же так, Наиль? Что же ты так рано ушёл? – в сотый раз простонала Азалия и громко всхлипнула.

Тётя Нелли, папина старшая сестра, обняла сноху за плечи, успокаивающе погладила по руке и метнула в мою сторону укоризненный взгляд. Я прекрасно понимала, о чем она думает: сидит, мол, как каменная, ни слезинки. Дочь называется! А Аличка, даром что знала Наиля всего-то год, вон как убивается.

Я и в самом деле будто окаменела, покрылась ледяной коркой. Сидела, покачиваясь в такт движению автобуса, и не могла ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово. Даже дышать удавалось с трудом: воздух проталкивался внутрь мелкими, короткими рывками.

– Ничего, дорогая, ничего, успокойся, не плачь. Нельзя так, нельзя, – тихо шептала тетя Нелли, то и дело поправляя сползающие на нос очки. – Хорошо, хоть последний год жизни Наиль был так счастлив благодаря тебе.

Азалия кивнула, мученически улыбнулась сквозь слезы и аккуратно промокнула глаза кружевным платочком. Они склонились друг к другу, словно попугаи-неразлучники, чуть лбами не стукнулись.

На мачехе была длиннополая норковая шуба и элегантная чёрная шляпка с траурной вуалью. И когда только успела купить?

Мы ехали в катафалке, сидя друг напротив друга, как две враждующие армии. Отец лежал между мною и ними, закутанный в покрывала. Гроба не было: папу хоронили по мусульманскому обычаю. Я тупо смотрела на прикрытую куском плотной ткани мумию у своих ног и не могла заставить себя понять, что это – действительно он.