Варвара Мадоши - Симарглы

Стоит ли что-то делать?.. Главное жить, и если ты живешь, если ты пользуешься своей свободой, если ты смотришь на небо и на солнце, то какая разница, что ты делаешь или не делаешь, потому что это полный бред, заверните мне полпачки, и вон те еще пожалуйста, мам, гляди, это солнышко в стеклах, ты такая умная и красивая, это я такой везучий, синие заводи, где днем так отрадно плавать, а вечером плакать, я разучилась молиться давным-давно, тот мальчик шел за мной между фонарей, мне плевать на всех, кроме тебя, что делать, ах, что делать, я совсем ничего не понимаю, у меня совсем не осталось мыслей, кому нужны мысли, главное ритуал, этот ребенок и эта женщина не должны были существовать, Улшан просто хотела помочь ему, мы все погибаем на войне, даже если это война с самим собой, я основа…

В чем смысл этой истории?.. В чем смысл одного дня, что мы проживаем на свете?.. В чем смысл свободы, что нам дана?.. В чем смысл путей, которые мы выбираем?…

Ни в чем. Мы меньше всего думаем о смысле, когда просыпаемся утром. И мы меньше всего думаем о том, что любим или не любим кого-то, когда принимаем то или иное решение. Но когда мы доходим до самого края, остается только одно — само главное.

Они сломали Сергея. Они извратили его душу. Они искалечили его жизнь.

Раны симарглов заживают легко и быстро. Можно даже с крыши упасть — и через пару минут тебе ничего не будет. Потому что плоть не настоящая, так же как и плоть города. У людей не так. Даже сотрясение мозга должно проходить много дней, а сотрясение души… хрен его знает, пройдет ли оно вообще когда-то, сможет ли он хоть и через двадцать лет оправиться от этого отравленного образа жизни, от этого отвратительно го взгляда в себя… сможет ли он посмотреть на мир вокруг и сказать: «Боже мой… да вещь еще же что-то существует, кроме меня!»

Ольга думала, что Лена сумеет помочь Сергею. Но она тоже ничего не может. Только сам человек может спасти себя. Только сам город может спасти себя. Спасать — дело живых, а не мертвых.

— Будьте вы прокляты! — прорычала Лена, до крови впиваясь ногтями в собственную плоть. — Нужны вам символы?! Нужны вам ритуалы?! Ну так получите!!!!!

И одним мощным рывком она сорвала кожу с шеи, вместе в меткой, не очень заботясь о том, вены там под ней, не вены, артерии, не артерии… Кровь ударила фонтаном.

«А ведь этого места касались его губы…»

С размаху Лена припечатала метку на пол трибуны.

Город взвыл и содрогнулся, как будто пожрал самого себя. Ей показалось: рушатся по всему городу дома, прорывают асфальт трубы, взмывают в небо фонтаны воды, светофоры на перекрестках заходятся в беззвучном цветовом крике, машины сталкиваются друг с другом, пытаясь увернуться от хлещущих из синевы проводов. Но это был… это было только то, что город хотел сделать, избавляясь гнета. Он не смог сделать ничего, потому что Лена держала его за руки, как держать эпилептика, чтобы он в судорогах не повредил самому себе. Чего это ей стоило — объяснить невозможно. Такое дикое усилие, от которого, кажется, внутренности бы развязались в животе, будь оно физическим.

Все, что Омск мог сделать, — это содрогнуться всем нутром. У кого-то зазвенели ложки в стаканах. У кого-то на верхних этажах задребезжали люстры, но почти сразу перестали. Никто ничего не заметил.

И тут же время пошло — для всех, кто был на площади.

«Я умираю?..» — с испугом подумала некая девушка в зеленом свитере, глядя на окровавленные руки. И потеряла сознание.

Лена не знала, что битва продолжилась еще и после этого. В бой вступи и основы, и симарглы… но это уже ее не касалось. Она лежала на земле среди обломков трибуны, и крепко спала, не видя снов.

Я видел все это во сне…

Мой дар всегда причинял мне множество неудобств: я видел совсем не то, что должен был видеть. Мои сны всегда казались не тем, чем должны были казаться. Мне говорили, что опасности, таящиеся в ночи и опасности, таящиеся в снах, — ничто для того, чей дух силен. Мне говорили, что древние силы — ничто для того, кто не верит в них. Мне говорили, что власть — это то, что человек создает сам.

А еще мне говорили, что каждый из нас обретает собственное значение только тогда, когда ты разрываешь узы привычного бытия, выходишь в Сферы и становишься вровень со звездами. Мне говорили, что наша жизнь не значит ничего такой, какая она есть.

Главное, что я понял, после того, как увидел Лену во сне: она хотела жить. А самое странное — и я хотел, чтобы она жила. Потрясающе. Меня учили, что сам факт жизни или смерти не значит почти ничего. Я столько раз сам протягивал руку за эту грань; для меня это была не более чем занавеска, отделяющая мир серой скуки от мира пыльной, древней и по большому счету никому не нужной тайны. А оказалось, что я тоже живу в мире. Большом и сложном.