Варвара Мадоши: Тени Рима

Джон Уотсон любил Рим за яркое солнце, растущие прямо на улице апельсиновые деревья и ощущение полноты бытия.

В Англии никто не нуждался в отставном офицере и враче общей практики с зияющим семилетним перерывом в стаже. Зато Католический университет в Риме крепко вцепился в терпеливого и строгого преподавателя медицинского английского — и не выпустил.

Волей судьбы в распоряжении Джона оказалась превосходная отдельная квартира и почти уютная спальня на чердаке с со скошенной крышей до самого пола. Хозяйка аккуратного кафе под окнами за два месяца прекрасно выучила, во сколько он, хромая, спустится по лестнице и займет привычное место с зарубежной версией Times в руках. А его сосед…

О нет, о соседе, чокнутом англичанине по имени Шерлок Холмс, следует говорить отдельно и всегда после многозначительной паузы. Никого подобного, конечно, в Лондоне найтись не могло.

Иногда Джон Уотсон благословлял ту минуту, когда ему пришло письмо от Майка Стэмфорда с вопросом, не хотел бы Джон подменить его на преподавательской должности.

А иногда не благословлял, как вот в этот момент, под безжалостным галогеновым светом полицейских прожекторов, над остывающим трупом молодой красивой женщины.

Прожекторы отбрасывали на Шерлока Холмса нехорошие тени: лицо становилось угловатым, страшным. Бледное до синевы, нечеловечески выпирающие скулы, глаза под густыми бровями как черные провалы. Еще и руки, молитвенно сцепленные… Существо из тени, ей-богу.

Декоративные силуэты пиний в ночном небе, с их изломанными стволами и раскидистыми, высоко поднятыми над землей кронами, в этом антураже казались то ли грибовидными облаками беззвучных атомных взрывов, то ли ошметками крыльев на обломках кости.

Труп необъяснимо лежал в парке виллы Ада, на лужайке перед огромнейшим, зловещего вида дубом, и вокруг него было метров пять росистой, обрызганной поливалками непримятой травы. Ни малейших следов.

Сам же труп был в домашнем халатике и со следами растекшейся по лицу туши.

Джон с трудом изъяснялся по-итальянски, но даже он понимал, что капо испетторе Лотти — крепкая сорокалетняя дама, вопреки стереотипу, светловолосая и сероглазая, — упрекает Шерлока в бездействии. Еще бы, пятая жертва маньяка только за последний месяц. Шерлок вот уже второй раз приходил на место преступления, и если первый раз он выпалил череду своих гениальных умозаключений и замолчал на полуслове, то теперь и вовсе рта ни раскрыл.

— Вы понимаете, сеньор Холмс, я и так делаю вам одолжение… — говорила Лотти. — …Я ведь знаю, это для вас как наркотик, а я — ваш дилер… я могу перекрыть вам…

Тут что-то в Шерлоке поползло, поменялось, потянулось, будто под кожей двигалось нечто, пытаясь прорваться… Джон мотнул головой: Шерлок уже смотрел на испетторе капо с выражением полнейшей скуки и презрения, и больше не казалось, будто вот сейчас тонкую маску его лица прорвут клыки, и он сожрет полицейскую одним куском.

Джон Уотсон ненавидел Рим.

Ненавидел его за удушающую жару в середине дня, когда на улицы выползали только чокнутые туристы. Ненавидел за постоянные потеки птичьего помета на куполах и статуях, которые никто и не думал отмывать, за обшарпанные стены, которые смыкались вокруг, стоит только свернуть с туристических маршрутов, за отвратительный чай и за…

И за то, что Рим познакомил его с Шерлоком Холмсом. Существом странным, пугающим, и, по всей видимости, каким-то образом просочившимся под кожу Джону Уотсону, в самый его кровоток.

Они сошлись случайно: туристке стало плохо. Джон распознал инсульт, наорал на мать женщины, чтобы вызывала скорую, а не тащила дочурку осматривать собор Святого Петра, раз «все уже прошло». И зачем ему это надо было, спрашивается?..

Потом больная вцепилась острыми когтями ему в руку и не отпускала, пока он не поехал с ней в больницу (к счастью, прямо за углом). Там Джона опросили на ломаном английском и отпустили восвояси. Он заблудился в удивительно пустынных, темноватых коридорах, и как-то набрел на морг. Видимо, машинально, в поисках места попрохладнее.

В морге незнакомый тощий кудрявый парень с лицом, на которое лишний раз не хотелось смотреть, обнюхивал по очереди трупы и забивал данные в навороченный коммуникатор. Не отрываясь от своего занятия, он поприветствовал опешившего Джона на чистейшем оксбриджском английском: