Макс Фрай - Зеленый. Том 3 [litres]

– То есть, именно это имеет значение? Что ты стал человеком Другой Стороны?

– Да. Оказалось, это важнее всего. Им, понимаешь, посторонней помощи по статусу не положено – такое уж место наша Другая Сторона. Всё, что для них сделают любые волшебные гости из иных измерений, расцветёт там праздничным фейерверком, но вскоре развеется, как и положено наваждению. Недолговечны там дарёные чудеса. Только то, что местные жители сделают сами, имеет какой-то шанс остаться надолго. А я там по всем признакам – местный. Во мне здешней материи всего-то шестая часть. Поэтому северяне меня припахали. Ну, то есть, они утверждают, что меня припахала сама Большая Судьба, данэ Тэре Ахорум тара, и спорить тут бесполезно. Собственно, я и не спорю. Мне теперь кажется, что она отличную жизнь мне придумала, а не просто тупо «всегда права».

– Звучит неплохо, – задумчиво говорит Тони Куртейн. – И ты, похоже, в кои-то веки не прикидываешься, будто тебе все моря по колено, а по-настоящему рад. Но при этом я же чувствую, что ты чего-то не договариваешь. Что-то такое, что мне сто пудов не понравится. Не растягивай удовольствие, огорчи меня прямо сейчас.

– Да откуда ж ты взялся на мою голову такой проницательный?! Теперь чёрт знает что сам сочинишь. Ладно, вот тебе страшная правда: Верховная Вечерняя Тьма Чёрного Севера считает, что после эпохи Хаоса в книгах по древней истории могла сохраниться только полная чушь. Но ты учти, я сам так не думаю! Кира – отличная тётка и выглядит как огромный, до неба костёр, но ёлки, она же всю жизнь в горах безвылазно просидела. И училась явно не в университете. Откуда ей про книжки-то знать?

Тони Куртейн, который с детства был великим мастером придумывать всякие ужасы, и уже много разнообразной жути успел сочинить – например, что Эдо снова начнёт дома таять, или сам утратит способность радоваться, отдав её Другой Стороне, или, скажем, каждый акт этого их хитрого северного колдовства на год сокращает жизнь – закрывает лицо руками и смеётся от облегчения. Несколько громче и дольше, чем хотелось бы ему самому. Наконец, не отнимая рук от лица, говорит:

– Эту страшную правду я точно как-нибудь переживу.

– Какой же я на самом деле смешной, – говорит Стефан. – Вроде такой момент драматический: человеческий мир внезапно пришёл на Порог, переступить который ему ни при каких раскладах не светит, я сижу взаперти четырнадцать лет назад, пью вино с воплощённым Последним Стражем, вовсю наслаждаясь своей сияющей сутью. И как ты думаешь, что при этом у меня в голове? Что купил, как дурак, только одну бутылку. Надо было хотя бы две.

– Тоже мне горе, – улыбается его гостья, Страж Порога, женщина цвета пережившей зиму травы, Ишидель. – Какая разница, сколько бутылок? Пока вино есть, оно есть.

– Теоретически, так, – соглашается Стефан. – Но на практике всегда выясняется, что две бутылки… ну, просто гораздо больше одной!

Он разливает остатки розе по бокалам; даже странно, что льёт не мимо – руки дрожат. Стефан сейчас весь, целиком дрожит и бушует, как море, Стефан волнуется, раз – и от бесконечного счастья быть рядом с Последним Стражем, и от, будем считать, любопытства, хотя оно до смешного похоже на обычный человеческий страх. Когда я отсюда выйду, – думает Стефан, поднимая бокал, – что ждёт меня там, в весне двадцатого года, или в лете его, или в осени, или многие годы спустя? Каков он будет – человеческий мир, не прошедший Порог? Есть ли там вообще место – мне и всему моему? Есть ли там жизнь? Или как на каком-нибудь Марсе, одни разговоры о ней?

Я просыпаюсь в своём старом доме, причём похоже, что человеком, иначе с чего бы у меня ощутимо ныло колено, голова трещала от собственной тяжести, и было – не то чтобы по-настоящему трудно, скорее просто непривычно дышать. Это, с одной стороны, совершенно нормально, двойственность природы даже моими темпами не пропьёшь. А с другой, не очень-то оно и нормально: человеком я не становился аж с самой зимы. Уже начал думать, может больше и не придётся – ну мало ли, вдруг зажило, прошло, как-то само отвалилось, хотя я пальцем о палец для этого не ударил. В смысле, так и не сжёг единственное из оставшихся у меня имён, смешное прозвище, которое Стефан два года назад специально вспомнил, потому что я его попросил. Тогда мне пришлось снова стать человеком для дела; как вспомню то дело, так вздрогну, но ладно, главное, я его давным-давно завершил.