Макс Фрай - Желтый

Тони Куртейн выходит из дома в тонкой осенней куртке, даже без шарфа, как бы ненадолго, проветриться, но не поворачивает к бару «Злой Злодей», куда иногда заходит не столько выпить, сколько поболтать с Иолантой, когда ее смена, а идет на ближайшую стоянку прокатных автомобилей, долго бродит там, разыскивая машину с привычной механической коробкой передач; дело даже не в том, что когда-то на такой ездить учился, просто людей с властным характером автомат раздражает, а когда впервые садишься за руль после многолетнего перерыва, лишний стресс ни к чему.

Тони Куртейн наконец выбирает красный автомобиль, садится, некоторое время разбирается с непривычными кнопками и рычагами, наконец выруливает со стоянки, разворачивается за трамвайной остановкой и едет по пустынному городу. Ночью в самом конце ноября немного найдется желающих прогуляться у моря, а эта дорога ведет туда. Едет медленно, осторожно, с непривычки слишком заранее включает поворотники, тормозит у каждого перекрестка, даже если его дорога главная; сам над собой посмеивается: да уж, лихой ездок, ничего не скажешь. Но лучше так, чем натворить бед.

Тони Куртейн оставляет машину на пляжной парковке, дальше идет по песку, полной грудью вдыхает соленый воздух, слушает шум прибоя, думает: так конечно гораздо круче, чем видеть море в окне. Когда я в последний раз просто гулял по берегу – не в грезах, а наяву? Вот то-то и оно, что уже не помню. Кажется, аж в позапрошлом году.

Тони Куртейн идет по песку, то и дело увязая по щиколотку, и думает: надо же, какой здесь огромный пляж. Я уже минут пять иду, а к воде еще не приблизился. Или это Зыбкое море морочит меня? Оно может вообще-то; потому и называется Зыбким, что постоянно скачет с места на место, да чего только не творит.

Тони Куртейн идет так быстро, насколько это вообще возможно, когда идешь, проваливаясь в песок. Ему уже жарко, только уши и нос по-прежнему мерзнут на студеном морском ветру. Но море не приближается, кажется, теперь оно даже дальше, чем было сначала. Другой бы плюнул: ладно, не хочешь, не надо, как скажешь; ты море, тебе решать, – и повернул бы обратно, к машине. Но Тони Куртейн человек азартный, поэтому еще прибавляет шагу, наконец переходит на бег, и ему, как ни удивительно, сразу становится так легко, словно под ногами не рыхлый сыпучий песок, а, предположим, утоптанная земля, или гравиевая дорожка, или вообще асфальт; чем быстрей он бежит, тем проще, словно весь мир в спину толкает, как в детстве, когда несешься вниз по склону холма, растопырив руки, как крылья, и уже не можешь остановиться, и от этого жутко и весело; вроде бы знаешь, что в конце концов упадешь, расшибешься, но прямо сейчас тебе почти все равно.

Но не упал, не расшибся, а даже как-то постепенно притормозил, снова перешел на шаг. Очень вовремя, потому что вода – вот она, совсем рядом, буквально в трех метрах, еще немного и влетел бы с разбегу… нет, не в море. Какое это, к чертям собачьим, море. Это река. Очень быстрая и такая узкая, что сперва показалось, можно ее перепрыгнуть. Хотя, конечно, нельзя.

Зато совсем рядом обнаружился мост через реку, и Тони Куртейн пошел к нему, как зачарованный, сам не понимая зачем. Растерянно думал: вот как значит оно бывает. Вот как переходят на Другую Сторону контрабандисты и полицейские. Хотя и сам понимал, что все переходят по-разному, у каждого собственный способ, свой путь. А у меня, – думал Тони Куртейн, – по идее, вообще никакого пути быть не может, я же смотритель Маяка, мне на Другую Сторону ходить не положено. Вроде бы считается, наяву мне туда, хоть лоб расшиби, не попасть. Но, – вдруг осенило его, – теперь-то можно попробовать. Сгину, так сгину. Мне теперь вообще все стало можно. Больше нет смысла себя беречь.

Перешел по мосту на другой берег, увидел там освещенную фонарями автостоянку, а за ней крошечный рынок, сейчас конечно закрытый, просто прилавки под навесами, дальше – совершенно пустая дорога, за дорогой – холм, на холме стоит какая-то крепость, за нею светится храм, похожий на торт, над храмом – небо, так плотно затянуто тучами, что не видно ни единой звезды, и ветер, боже, какой же здесь ветер, такой холодный, что сгущается кровь, трудно дышать и хочется плакать; впрочем, ясно, что плакать хочется не от ветра, а потому, что вдруг ощутил себя глупым ребенком, заблудившимся ночью в лесу, куда убежал, чтобы встретиться с другом, который позвал, обещая чудесные игры и приключения, а на самом деле просто приснился. Никогда не существовал. И ты это только что окончательно понял, стоя посреди темного леса; то есть на самом деле гораздо хуже, чем леса – на Другой Стороне, совершено один.