Макс Фрай - Желтый

Зачем-то подергала дверь, хотя и так было ясно, что она не откроется. Долго вглядывалась в зарешеченное окно. Ни черта, конечно, там не увидела, стекло за решеткой грязное, а внутри темно. Значит, все-таки нет здесь никакого кафе. Оно мне приснилось. Хороший был сон, но – сон. А Люси – да господи, мало ли что Люси сказала. Она и на экскурсии такое нам заливала, что ой. Василиск с телевизором, стеклянные птицы, магазин подержанных канцтоваров; сон наяву про кафе, которое то появляется, то опять исчезает, отлично вписывается в этот ряд. Скорее всего, она даже не хотела надо мной посмеяться, – вздохнула Жанна. – Просто профессиональная деформация. Привыкла гнать.

Эти мрачные мысли были нужны, чтобы вытеснить из головы другие, гораздо более неприятные. Но Жанна все равно думала, не могла об этом не думать: на самом деле невидимое кафе на месте, просто мне туда не войти. Рылом не вышла. Ну или не рылом, аурой. Или еще чем-нибудь этаким. Факт, что не вышла, поэтому лично для меня его нет.

Хотела уйти, но вместо этого села прямо на грязную сырую ступеньку. Сказала почти беззвучно, но все-таки вслух:

– Ну и зря вы меня к себе не пускаете. Я, между прочим, отличная. И очень вас люблю.

Кого именно она любит, понятия не имела. Но точно знала, что любит. Видимо, целую толпу невидимых призраков. Причем, получается, без взаимности. На самом деле даже смешно.

Сняла рюкзак, поставила на колени, принялась рыться в поисках сигарет. Сверху лежали покупки – сыр, мандарины и лампа, которую купила, чтобы подвесить над мойкой, точнее маленький круглый фонарь на батарейках, со специальной клеевой лентой, где хочешь, там и лепи. Взглянув на него, Жанна забыла о сигаретах. Ее внезапно разобрал азарт. Привычное вдохновенное шило, побуждающее делать всякие прекрасные глупости, помноженное на совершенно детскую обиду и не менее детское желание всем показать.

– Я вам покажу! – бормотала Жанна, раздирая упаковку. – Попляшете у меня! – злорадно веселилась она, раскручивая светильник и вставляя в него батарейки. – Не хотите сбываться для меня, ну и не надо. Устрою тут свою сказку… с блэк-джеком и шлюхами! – торжествующе завершила она, приклеивая светильник на заколоченную дверь и нажимая, чтобы включился.

Эффект превзошел ее скромные ожидания. Светильник вспыхнул в темноте ноябрьского вечера, как какая-нибудь фантастическая сверхновая звезда, ослепительно-холодным голубым светом. Жанна невольно отшатнулась. Неуверенно подумала: по-моему, чересчур. То-то соседи обрадуются. В этом дворе, между прочим, нормальные люди тоже живут. Может, выключить? Но азарт оказался сильней здравого смысла. Решила не выключать.

Вместо того, чтобы уйти, докопалась до сигарет. Закурила. В глубине души понимала, что не уходит, потому что надеется: сейчас невидимки из невидимого кафе заметят фонарь и так удивятся, что откроют ей дверь. Не менее ясно она понимала, что надеется зря. Но все равно стояла под дверью, курила. Впрочем, после нескольких затяжек сдалась. Выбросила мгновенно отсыревшую противную сигарету в кучу наваленного под кустом мусора, но тут же спохватилась: не надо тут сорить. Если я в них верю, точно не надо. А если не верю… О боже. Конечно, я в них не верю. Обойдутся, еще чего! Но мусорить все равно не надо. Нашла в кармане салфетки, подобрала окурок, завернула, чтобы донести до ближайшей урны. И печально сказала – не то несуществующим невидимкам, не то своему фонарю:

– Ну, я пошла.

И пошла, вернее, развернулась, чтобы уйти. В этот момент ее и охватил – даже не страх, а ужас. Иначе не назовешь. Что-то похожее испытывала только в детстве, когда наслушавшись страшных историй, возвращалась домой и, войдя в подъезд, обнаруживала, что лампочка перегорела. И в темноте ее обступало сразу все – то, о чем рассказали подружки, и, хуже того, то, о чем они промолчали, потому что, казалось Жанне, для самого страшного у них не нашлось слов. Для самого страшного никогда не находится слов, потому что оно никак не выглядит и ничего не делает. Просто незримо присутствует, стоит совсем рядом, сжимает сердце ледяной рукой, другую кладет на затылок, и в этот момент ты натурально выворачиваешься наизнанку, можно сказать, душой наружу. И обнаруживаешь, что души у тебя больше нет. Есть только тело, испуганное ее отсутствием больше, чем может выдержать. А самое страшное равнодушно наблюдает, как ты будешь выкручиваться. Ничего больше не делает. Оно просто есть, стоит, смотрит, молчит, но честное слово, лучше бы зарычало и съело. «Зарычало и съело» это хотя бы понятное зло.