Макс Фрай - Желтый

– Достань из буфета бутылку, любую. Открытые у него в верхнем ящике стоят, – прошу я Нёхиси. – И давай ее сюда.

– У меня руки заняты, – растерянно отвечает Нёхиси, который одной рукой перемешивает на сковородке лук, а второй отмеряет томатную пасту для супа. – Похоже, я перестарался, принимая традиционный человеческий облик. Не сообразил отрастить про запас еще пару верхних конечностей; уже в который раз убеждаюсь, что нельзя быть настолько педантом. Зато какое необычное ощущение – ты просишь сделать какой-то пустяк, а я не могу! Кажется, именно это люди и называют «беспомощностью». Один раз испытать такое даже забавно, но если каждый день, я бы чокнулся… А, понял, вот же как можно! – он сует в зубы перемазанную томатом ложку и освободившейся рукой наконец открывает буфет.

Тони берет у меня бутылку, но ко рту не подносит. Просто держит в руках. А что прозрачная янтарно-желтая жидкость постепенно из нее убывает, так это обычное дело. Вот к чему, к чему, а к подобным чудесам мне точно не привыкать.

Тони Куртейн стоит у окна своей спальни и смотрит вниз – туда, где, по идее, должна быть улица, фонари, по-зимнему голые деревья, веселые старухи с сигарами у входа в бар «Злой злодей», соседка Роза с двумя черными псами, они обычно в это время выходят гулять, но за окном бушует Зыбкое море, оно сегодня ведет себя как подвыпивший друг, который в разгар вечеринки узнал о твоей беде и сразу пришел обнять. Вот и море обнимает – как может. То есть на подоконнике лужа, и на полу тоже лужа, и сам я мокрый насквозь, замерз как собака, но от окна отойти не могу, да и нет в этом смысла… собственно, не только смысла, окна тоже больше нет, и подоконника нет, и спальни, и море явно не наше, чужое, гораздо темней и спокойней, – внезапно понимает Тони Куртейн. Он, по-прежнему мокрый насквозь, босой, в прилипших к телу штанах и старом домашнем свитере с дыркой на правом плече, идет по длинному пирсу, туда, где в сизых ноябрьских сумерках ясным синим огнем сияет далекий маяк. Не как раньше – было? мерещилось? снилось? – в общем, не затылок к затылку со своим двойником, а просто рядом. И тот зачем-то абсурдно улыбается до ушей:

– Видишь, отлично у нас получилось. Я же тебе говорил!

Ну да, у нас получилось увидеть вот такой удивительный сон, – равнодушно думает Тони Куртейн. – А толку от наших с тобой снов – теперь-то? Но вслух говорить подобные вещи конечно не надо. Ему со мной и так сейчас нелегко, хотя с виду не скажешь. Идет вприпрыжку, как школьник, пихает локтем в бок, шепчет, как заговорщик:

– Выпить нам сейчас не помешает, точно тебе говорю.

Тони Куртейн не успевает не то что сказать, даже подумать – а смысл напиваться во сне? – как в его руке оказывается бутылка с каким-то прозрачным напитком, желтым, как мед, как янтарь, как наш с тобой проклятый свет.

– Это моя настойка на июльском полуденном солнце, – тараторит двойник. – Ничего из ряда вон выходящего, есть у меня и вкуснее, зато согревает с первого же глотка. В самый жаркий день лета ее готовил; это, между прочим, непросто – быстро, пока солнце стоит в зените, поймать хотя бы пару лучей в бутылку и там их удержать. Не каждый год получается. Но в последнее время я вроде бы наловчился, прошлым летом целых четыре луча поймал, один за другим, такого со мной еще не было. Два – и то грандиозный успех, а тут – четыре! В общем, я молодец. А ты пей давай. Босиком же по такой холодрыге! Я бы сдох.

Тони Куртейн не успевает не то что сказать, даже подумать – великое дело, босиком по пирсу скакать, во сне еще и не такое бывает. И вдруг понимает, как он зверски, невыносимо замерз. Сон, не сон, а терпеть невозможно. Берет бутылку, делает осторожный глоток и чувствует, как его тело наливается сладким веселым жаром. После второго глотка тепло достигает кончиков пальцев, после третьего, кажется, сердца, которому вдруг становится радостно и легко. Что я делаю? – думает Тони Куртейн. – Господи, что я делаю? Нельзя, чтобы мне сейчас было так хорошо. Это неправильно, потому что… В общем, неправильно, точка. Но во сне наверное все-таки можно? Хотя будем честны, какой это, в задницу, сон.

– Конечно, не сон, – кивает его двойник. – Просто вот такая прогулка. Одна из великого множества отличных прогулок, которые у нас с тобой впереди.

Тони Куртейн не успевает не то что сказать, даже подумать – какое у меня теперь может быть «впереди»? – как двойник ловко отбирает у него бутылку, говорит:

– Я тоже хочу попробовать. Еще никогда во время подобных прогулок ничего не ел и не пил. – И, помолчав, добавляет: – Ты зря так стараешься оставаться несчастным наперекор удивительным обстоятельствам в нашем с настойкой и морем лице. Ты не обязан каждый миг горевать. Никому твое горе даром не нужно. И ничего не изменит, хоть изгорюйся до самых костей.