Барбара Хэмбли - Кровавые девы

— Вы обыскали помещение?

— У меня было мало времени, поэтому я только… как вы это называете? Быстро прошелся по нему? Как горничная, которая вытряхивает салфеточки, когда у нее нет времени выбить ковры. Я добрался сюда уже по темноте, к тому же все равно собирался вернуться вместе с вами. Что именно мы ищем?

Опустившись на пятки, он смотрел, как Эшер собирает, отряхивает и сворачивает ломкие кусочки меха с обуглившимися краями.

— Что вы хотите найти, господин ? Что вам известно такого, из-за чего вы не проявляете ни недоверия, ни даже удивления?

— Прошу прощения, — ровным голосом ответил Эшер на французском, хотя последнюю фразу полицейский произнес по-русски. — Я не настолько хорошо знаю ваш язык.

Уж не думаешь ли ты, что я поддамся на эту старую уловку, господин?

— Ха! — Зданевский помахал маленькой рукой, затянутой в серую ткань. — Жена, месье «Орлофф», его сестра… и это все, что вы можете сказать?

— Это все, что я знаю, — Эшер обхватил руками колено и посмотрел на полицейского поверх растрескавшихся и почерневших кирпичей. — Вам раньше приходилось встречать американца, верящего в то, что на Небесах и на земле есть много такого, о чем так называемые «научные умы» с их философией даже помыслить не могут?

— Да. И я молюсь святителю Иоанну, который присматривает за такими, как мы с вами, чтобы он избавил меня от американцев, верящих в эктоплазму и телепортацию… А вот с американцами, которые нажили себе состояние на железных дорогах и складах, я сталкивался нечасто.

— Приезжайте в Чикаго, господин, — усмехнулся в ответ Эшер. — Там я представлю вас целой сотне таких. Собираетесь арестовать меня?

— Надо было бы, — Зданевский вернул ему усмешку, от которой его серое незапоминающееся лицо вдруг обрело сходство с физиономией озорного эльфа. — Хотя бы для того, чтобы проверить, к какому консулу вы пойдете.

Он поправил на носу очки:

— Но я тридцать лет выслеживаю революционеров и анархистов, многие из которых в итоге оказываются полицейскими провокаторами, и я кожей чувствую, что вам известны вещи, в которые другие люди не верят. И если я все-таки выставлю вас из страны, я не получу ответов… а эти злосчастные дети так и будут пропадать с улиц, — он откинул складку одеяла, на котором лежала позабытая кучка мелкого пепла и костяной золы. — А то и что-нибудь похуже. Посмотрите сюда.

Его голос внезапно стал резким, и Эшер, вскочив, в один шаг преодолел разделявшее их расстояние.

Зданевский держал в руках жестяную коробку размерами чуть больше мужской ладони — в таких обычно продавали английские ромовые ириски. Он потряс находку, и изнутри донесся глухой стук. Когда Эшер опустился рядом с ним на колени, полицейский открыл крышку.

Под ней лежало два отрезанных женских пальца — ухоженных, с отличным маникюром, чистых и без мозолей. На одном из них было надето кольцо с жемчугом. Все это Эшер разглядел за пару мгновений, прошедших после открытия коробки, а потом попавшие под дневной свет пальцы вдруг вспыхнули жарким и неугасимым пламенем.

— Кольцо с жемчугом, — сказал Исидро.

— С барочной жемчужиной в форме крохотной раковины улитки, размером примерно с две трети горошины. Ободок кольца из гладкого золота, — Эшер потянулся к карману жилетки, но вампир одним движением длинных пальцев остановил его — не надо.

— Я подарил его ей.

Повисло молчание. Парчовые занавеси и окна с двойными рамами не пропускали шум от ночного движения по набережной Мойки, и потому гостиная, уставленная обитыми красным бархатом мягкими стульями и неброской темной мебелью, казалась отрезанной от мира. Немного погодя Эшер сказал:

— Отсюда вовсе не следует, что она мертва.

— Она мертва с 1820 года, — спокойно ответил Исидро. — Я благодарен вам за слова утешения, если таковым было ваше намерение, — добавил он, подняв голову, чтобы встретиться взглядом с Эшером. — Но человеку, решившему изучить плоть вампиров, безопаснее будет иметь дело с дважды мертвыми — по-настоящему мертвыми, — чем с той, кто может сбежать и спросить с него за свои пропавшие пальцы. К тому же вампир, сотрудничающий с таким человеком, никогда не допустит к нему возможного соперника. Нет. Теперь она действительно мертва.

Сорвался бы с его губ вздох, если бы сам он сохранил дыхание?

Эшер припомнил книги, которых давно не касались ничьи руки, и покрытые ржавчиной струны арфы. Смог бы он, Джеймс Эшер, и дальше любить Лидию, если бы та перестала изучать в постели рабочие записи, забросила «Ланцет», который читала так, словно это был Диккенс, утратила привязанность к друзьям и разучилась находить удовольствие в абсурдности окружающего мира?