Гильермо Дель Торо - Форма воды

Даже до поездки на Амазонку он немного ее пугал.

Она считала, что в этом ничего особенно странного, она порой замечала синяки на ее подругах в Орландо.

Но теперь Ричард внушает ей страх иного рода, он чудовищно непредсказуем.

Хотя нечего бояться на самом деле, это просто мысль о том, что лекарства мешают ему вести себя нормально в обычной повседневной жизни, и она достойна лишь беспокойства. Несколько пилюль, и он начинает выглядеть как охотник с каменным сердцем, желающий разрушить все.

Плачущая кукла Тэмми: ее мяуканье подозрительно.

Образцы краски для стен, принесенные ей домой: «стрэтфорд грин» слишком напоминает джунгли, «камео роуз» чересчур похож на кровь.

Лэйни шагает вверх по ступенькам – нет, не для того, чтобы избежать мрачного, непроницаемого взора Ричарда. Она ищет Тимми – единственного, кто не проявляет надлежащего страха – уважения, она поправляет себя – перед главой семейства.

Это проблема, хотя не такая проблема, как то, что Ричард это все поощряет.

В некоторые дни все выглядит так, словно он побуждает сына унижать сестру и возражать матери, как будто Тимми в свои восемь лет уже является старшим по отношению к женщинам в доме.

– Тимми! – поет она. – Время для завтрака, молодой человек!

Хорошей жене не должны приходить в голову такие мысли, ни о сыне, ни о муже. Она понимает, что иногда без лекарств не обойтись: через шесть недель после исчезновения Ричарда на Амазонке она выглядела руиной, лицо опухшее от недостатка сна, голос хриплый от плача.

С помощью секретаря в Вашингтоне, которого она заставила слушать свои всхлипывания, она добралась до семейного врача и, глядя в подол, спросила его: существуют ли таблетки, способные сделать так, что одинокая женщина забудет о тоске. Врач, занервничавший при виде того, как она хнычет, затушил в пепельнице только что зажженную сигарету и прописал ей «маленький помощник мамочки», как он назвал это, «пенициллин для мыслей». Похлопал ее по руке и утешил: все женщины такие хрупкие.

«Помощник» сработал, и как!

Похожая на лавину паника ежедневного существования размазалась в мягкое беспокойство, что превращалось в равнодушие после одного или двух коктейлей вечером. Лэйни заподозрила, что превышает дозу, но, когда встретила подруг, жен офицеров, в магазине, они тоже говорили невнятно, а пальцы их тряслись.

Тут уж она взяла себя в руки и выбросила транквилизаторы в унитаз.

Шагая в сторону комнаты Тимми, она ловит собственное разноцветное отражение в дверных ручках, вазах, рамках картин. Независимая Лэйни из Орландо исчезла насовсем?

Она испытывает облегчение, обнаружив, что Тимми сидит спиной к двери, за своим столом, за любовно устроенной копией – ей хочется верить – рабочего стола отца. Она задерживается на пороге, упрекая себя за плохие мысли по поводу этого херувима.

Он сын своего отца, но он и ее ребенок, умный мальчик с ненасытной жаждой жизни, и ей так повезло с ним.

– Тук-тук, – говорит она.

Тимми не слышит, она не выдерживает, улыбается: так же сосредоточен, как отец. Лэйни шагает вперед, ее босые ноги беззвучно ступают по ковру, она летит словно ангел, отправленный с проверкой к одному из святых… до момента, пока не оказывается рядом со столом и не видит, что на нем ящерица, приколота к доске через все четыре ноги, дергается, а брюхо ее вскрыто ножом, который он держит в руке.

Разрез в боку существа понемногу заживает.

Всякий раз, когда Элиза приходит сюда в самый мертвый час ночи, она видит, как все меньшее количество крови сопровождает его скольжение через бассейн.

Видимы только глаза, яркие маяки, бросающие лучи через бескрайнее, погруженное во мрак море. Он плывет к ней по поверхности, и это прогресс, никаких больше пряток под водой.

Ее пульс учащается.

Ей это нужно – чтобы он помнил ее, доверял ей.

Она поднимает тяжелый пакет для мусора, который держит в руке – ничего удивительного, что такую вещь носит с собой уборщик, только вот в этом пакете что угодно, только не мусор.

«Умереть за Хамоса – значит жить вечно!» – приглушенный вопль из кино стал для нее вторым сигналом к пробуждению, в котором Элиза не нуждается. Она открывает глаза задолго до срока, думая о нем, о величии, которое не способна умалить никакая цепь. Единственная вещь, которая отвлекает ее, – серебряные туфли у «Джулии».

Она не опаздывает на автобус в последние дни, и у нее прорва времени, чтобы перейти улицу и постоять у витрины, положив ладони на стекло.