Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

Майрон с недоверием посмотрел на меня и начал:

— Как выглядит, как выглядит… да обычно выглядит, — он поднял глаза к потолку, видимо, подбирая слова, — ничего особенного, сиськи, как у Мальцевой, не больше.

Тут до меня дошло, что раньше с Мариной Федотовой сидела моя большая школьная любовь Светка Гончарова.

— Погоди, как с Федотовой сидит? — спросил я. — А куда Гончарова делась?

Майрон покрутил пальцем у виска.

— Ну, тебе точно память отшибло… Гончарову в третью школу перевели. У неё родители развелись и квартиру разменяли. Она с матерью теперь живёт в «Завокзалке».

— Чего, правда, что ли? — только и смог произнести я.

Майрон теперь пальцем у виска крутить не стал, а красноречиво постучал кулаком по лбу.

Я виновато пожал плечами, мол, не помню, а сам подумал: «Вот, значит, как вы, товарищи из третьей силы. Мне сделать ничего не даёте, а сами всё, как хотите, меняете».

На этот раз страха никакого не было. «Ну, дошло до меня, что со мной кто-то играет, ну и что с того? — продолжал рассуждать я. — И, главное, чего тут страшного? Гораздо страшнее то, что меня где-нибудь могут подкараулить длинномордый с татарином. Вот где страшно, так страшно…»

Дальше мне пришла мысль о том, что страхи мои во сне и, так скажем, наяву существенно различаются по содержанию; во втором случае я боюсь сверхъестественного, какой-то непонятной силы, а в первом — вполне реального, возможного избиения. Мысль эта показалась мне настолько здравой, что я решил её как можно глубже обдумать, забыв при этом, где нахожусь и что при этом делаю.

— Ладно, пойду я, — сказал заскучавший Майрон и встал из-за стола. — Мне ещё переодеться надо.

— Переодеться для чего? — не понял я.

Майрон хмыкнул.

— Я уже ничему не удивляюсь. Сегодня в шесть «А ну-ка парни», а после, в восемь, дискотня. Вся школа будет.

Слово «дискотня» привело меня в чувство.

— Я тоже пойду, — сказал я и решительно поднялся, — пять минут подожди, переоденусь.

Майрон только рукой махнул.

Новые чёрные джинсы, чёрная рубашка с белыми пуговицами, белая кожаная «селёдка», и кроссовки на «липучках» были словно специально приготовлены для моего выхода в свет. У меня не было полной уверенности в том, что это модно, поэтому я некоторое время мялся в комнате, боялся выйти. Но больше всего смущала повязка — чтобы её скрыть, я, было, хотел завязать на голове как бандану материн платок, но вспомнил, в каком времени нахожусь, и раздумал. Оставалось одно: идти прямо так.

Когда я появился в коридоре перед уже обувшимся Майроном, моя самооценка по десятибалльной шкале приближалась к минус двум. Я думал, что Майрон, увидев меня, схватится на живот и начнёт кататься по полу в прихожей, пока я его ни забью ногами до смерти. Но Майрон совершенно неожиданно отогнул вверх большой палец.

— Кафельно выглядишь, — с уважением в каждой букве произнёс он.

«Кафельно, — повторил я про себя, — ну и жаргон».

Дальше мы погребли к Майрону домой. Посмотрели там по цветному телевизору повтор первой серии «Противостояния» (Ка-ка-ка-ротов), выпили ещё чаю с бутербродами, полистали каталог «ОТТО» (в основном фотографии крепкозадых немок в прозрачном нижнем белье) и, когда подошло время возвращаться с работы майроновым родителям, тёте Свете и дяде Лёне, двинули в школу.

Чтобы не мозолить глаза учителям — я всё-таки официально болел — решили пойти через чёрный ход, тот самый, через который мы в «прошлый» раз смывались от Жабы Ивановны. На случай совсем уж непредвиденных встреч обошли по периметру школьный двор и в половине седьмого были у заплёванной лестницы с одной единственной перилиной, на которой раскачивался здоровенный рыжий хмырь в школьной форме. На самих ступеньках, подложив под задницы газеты, сидели ещё двое: один маленький и плотный, довольно коротко для тех времён стриженный а, второй, наоборот, высокий и худой с длинными до плеч светлыми волосами и боцманскими баками. Все трое курили.

Это была знаменитая на всю школу троица: Кузин — Гузенко — Бондаренко, или «КГБ». Встреча с ними при других обстоятельствах для нас с Майроном могла бы быть опасной, но сейчас они все излучали благожелательность, вероятно, из-за только что распитого флакона портвяги (пустой стоял на первой ступеньке).

Увидев меня, высокий с длинными волосами (Кузин) поднялся мне навстречу:

— Это ты, что ли Сила?

В нос ударил резкий портвейный дух.

— Ну, — ответил я.

— Мужик! — Кузин протянул мне руку. — Могешь!