Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

Чувствовал я себя в целом нормально, только левая половина головы была словно бы искусственно приставленной, не моей. Я осторожно потрогал висок и нащупал что-то мягкое и шершавое. Подошёл к зеркалу в прихожей и увидел там свою хмурую физиономию образца 1989 года, увенчанную залихватской повязкой, над которой торчали тёмные вихры.

«Ну вот, опять, — пронеслось в голове, — приехали…»

Взгляд мой опустился вниз, прошёлся по растянутому тельнику и тёмным, возможно батиным, треникам; вернулся обратно к лицу. В общей сложности, я смахивал абстрактного раненого матроса где-нибудь на допросе у немцев. Для полноты образа не хватало только красного пятна на повязке и связанных рук.

Звонок прозвучал снова. Я оторвался от самосозерцания и пошёл открывать. Мыслей о том, кто бы это мог быть, у меня не было, поэтому я, перед тем как открыть, долго всматривался в глазок, пытаясь идентифицировать тёмный силуэт на лестничной площадке. Так и не распознав, кто это, спросил: «Кто там?»

— Сто грамм, — послышалось в ответ.

Я до щелчка повернул рифлёное колёсико замка и приоткрыл дверь. За ней оказался поникший Майрон с целлофановым пакетом в руке.

«Живой, — подумал я, — значит, ещё не всё потеряно».

— Вот, — Майрон протянул пакет через порог, — мать велела передать.

Я принял у него пакет с нагретыми ручками и сделал шаг в сторону, пропуская внутрь.

— Заходи.

Майрон как бы нехотя переступил порог.

— Мне вообще-то в школу надо…

Я усмехнулся.

— Когда это тебя останавливало?

Майрон прикрыл за собой дверь, щёлкнул замком, и только тогда поднял на меня полные печали глаза.

— Здорово они тебя… там чего, фингал?

— Наложили пару швов, — небрежно ответил я, трогая повязку, — наверное, шрам останется. Это я в сосну вписался. Эти-то меня ни разу не достали, а вот я их.

Я показал Майрону ободранные костяшки пальцев, так называемые «кентуса». Печаль в глазах Майрона сменилась завистью.

— А ты, правда, длинномордого с татарином вырубил? — голосом, полным надежды на то, что это неправда, произнёс он.

Я решил играть роль до конца. Подпёр плечом стенку, сложил руки на груди, подавил зевок.

— Ну… длинномордого пыром по яйцам — на! Татарину правой в торец — на! Ещё одного левой — на! А потом я за корень ногой зацепился и в башкой в сосну, ды-ы-щ!.. — и я в замедленном повторе показал, как это было.

Зависть в майроновых глазах перешла в стадию чёрной. Я подумал, насколько хреново он, должно быть, сейчас себя ощущает: мало того, что совесть загрызла, так ещё и охотничьи рассказы слушать приходится.

— Длинномордый вчера в школу заходил. Велел передать, что если тебя ещё раз встретит — уроет, — упавшим голосом сообщил Майрон, — а татарин, говорят, вообще…

— Это ещё кто кого уроет, — перебил я, а сам почувствовал, как у меня холодеет под трениками, — я с ними потом по одному разберусь.

Майрон замолчал и погрустнел совсем. Я понял, что если он сейчас что-то не скажет, то расплачется.

— Слушай, Валь, — выдавил он, — ты меня, это, прости, я думал, ты за мной рванёшь, а ты остался. Я вернуться хотел, честно…

Майрон точно был готов расплакаться в любой момент. Я ещё раз представил, что он сейчас чувствует, и мне стало его по-человечески жалко.

— Ладно, не бери в голову. Пойдём на кухню, у меня там чай, — сказал я примирительно и добавил: — наверное…

Майрон моментально расцвёл, да так, что ни малейших следов его прежнего состояния не осталось.

«Как же в детстве всё просто!» — подумал я.

Майрон растёр по лбу капельки пота, с выдохом отодвинулся от стола и прислонился спиной к стене. Три чашки чая и с полкило овсяного печенья остались позади. Я принял схожую с ним дозу, сытая истома разлилась по телу, и наш с Майроном трёп ни о чём довольно предсказуемо свернул на девчонок. По очереди мы обсудили всех, по нашему мнению достойных внимания одноклассниц, а потом, как бы между прочим, Майрон спросил:

— Слушай, Сила, а как тебе новенькая?

— Какая новенькая? — удивился я. — У нас в классе новенькая?

Майрон сделал большие глаза.

— Тебе что, память отшибло? Тут помню, тут не помню? У нас в классе уже неделю новенькая. С Федотовой за одной партой сидит. Зовут Женя. Кострова, кажется.

Меня будто током ударило.

— Женя? Новенькая? — заорал я. — Как выглядит?

Майрон от такого напора буквально вжался в стену.

— Сила, ты что, сдурел? Чего орёшь-то?

Я взял себя в руки.

— Больше не буду. Рассказывай.