Мария Фомальгаут - Закниженная пустошь

Ошейник щелкает на бывшем туристе, вывожу пленного, стараюсь не встречаться ни с кем взглядами.

– …вот здесь вот крепостная стена идет… а дальше ворота… пойдем… вот мы через них проходим, дальше домик такой кривой, с одной стороны повыше, с другой пониже, а вот тут арка, а за ней внутренний дворик с фонариком наверху…

Он смотрит, вернее, делает вид, что смотрит – все еще не могу поверить, что он ничего этого не видит.

Нам еще многое предстоит рассказать друг другу, я должен ему в красках расписать все эти города, а он еще расскажет мне, где его дом, которого нет, и его родные, которых нет, и его судьба, которой нет…

Мы еще найдем все это.

Обязательно.

Однажды вечером я пошел выгуливать свою настольную лампу…

…впрочем, большинство моих историй начинаются именно так – однажды я пошел выгуливать свою настольную лампу. Беру её в руку, спускаюсь по лестнице, как всегда. Лампа тускло освещает кусочек улицы, тени от лампы бегут по стенам домов, все чинно, все тихо-мирно, все хорошо.

И тут-то начинается.

– Совсем охренели, с лампами выходить!

Это какая-то дама в страусовом боа.

– Почему не в клетке?

Это какой-то господин с сюртуком, именно, что не в сюртуке, а с сюртуком, тоже, видно, несет выгуливать.

Терпеливо объясняю, что лампу не положено держать в клетке, это же лампа, а не птица какая-нибудь, – господин вспыхивает:

– Я астроном, я лучше знаю!

Какая связь между астрономом и лампами, даже не спрашивайте.

– Берта! Китти! Осторожнее! Сюда! Лампа! Лампа!

Приподнимаю лампу, думаю, что мамочка зовет детей посмотреть на лампу – как бы не так, хватает дочек за руки, тащит прочь в темноту ночи, боится, ну, правильно, лампа же ужас, какая страшная…

– Да она тут сожжет все, куда полиция смотрит!

Это какая-то необъятная тётка в павлиньих перьях. Присматриваюсь, понимаю, что перья у неё не павлиньи, а её собственные, они из неё растут.

– Почему они говорят, что я все сожгу? – спрашивает лампа, – я же электрическая!

– Ну, знаешь… – пытаюсь объяснить, не могу, – просто… есть люди, которые не любят лампы.

– Удивительно, – говорит лампа, – как же можно не любить лампы? Они же светят!

– Ну… может, людям не нравится, когда светят…

Иду дальше, стараюсь свернуть туда, где поменьше людей, где никто не увидит нас с лампой. Мерцают деревья в темноте ночи, подсвеченные лампой, любуюсь переплетением ветвей. Кто-то спешит ко мне по дорожке, вот ведь черт, только хорошей драки мне сейчас не хватало…

– Позвольте… позвольте!

Взъерошенный парень наклоняется над лампой, подносит под абажур раскрытую тетрадь в толстом переплете, торопливо записывает. Мы с лампой ждем – терпеливо, трепетно, мы понимаем – здесь создается искусство, что-то новое, стихотворение какое-нибудь, нет, не стихотворение, – ноты, ноты, ноты, – мелодия…

– Спасибо! Спасибо! – он убегает в темноту ночи, я даже не успеваю ответить – не за что.

Иду дальше, и что вы думаете. Нет, я уже знаю, что если я пойду выгуливать свою судьбу, что-нибудь с нами обязательно да и случится, оно всегда что-нибудь да и случается. Но такого даже я не ожидал, даром, что на что только не насмотрелся. Бросается ко мне прилично одетая дама, хватает мою судьбу за поводок:

– Дайте… дайте мне! Срочно! Немедленно!

Вежливенько стараюсь объяснить, что это вообще-то моя судьба, и никому отдавать её не собираюсь. Мои возражения повисают в воздухе, понимаю, что крыть нечем, только разве что матом. А дамочка не унимается, прямо-таки в истерике бьется.

– Дайте! Дайте! Да как вам не стыдно, да у вас все есть, дом в три этажа, и гонорары бешеные получаете, и весь мир объездили, а я тут, как дура, пурхаюсь, вчера вон брошку сперли!

Терпеливо пытаюсь объяснить, что это никак не я спер её брошку, и уж никак не виноват – объяснения не прокатывают, дама рвет у меня из рук поводок. Что-то щелкает внутри, выпускаю поводок, киваю – пожалуйста, пожалуйста, да без проблем.

Судьба набрасывается на дамочку всей своей тяжестью, – смерть любимого дедушки, после которого мне остался дом, гибель невесты, тяжелая болезнь, во время которой понял, что надо что-то делать, что-то оставить после себя на земле, потом – стихи, стихи, стихи, странные, причудливые, ни о чем, слава, которую язык не поворачивается назвать славой, полнейшая неопределенность того, что будет дальше…

Дамочка отскакивает с визгом, проклинает меня на чем свет стоит, ну мужчина, ну предупреждать же надо, вообще нельзя такие судьбы выпускать, она кому-нибудь всю жизнь искалечит!