Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Как же он со степняками совладать собирается? Что там еще про него сказывали?

Отроком дружину собрал, в чисто поле выехал, славу да богатство искать. С богатством дело ясное, ему зверья пушного наловить, что иному таракана лаптем прихлопнуть. А что до славы… Собрался как-то царь заморский Киев-град повоевать. Князь и пригорюнился, потому как силы у царя того было — видимо-невидимо. Тут Волх и объявился. О чем они там с князем договорились, про то не говаривали, а только ушла дружинушка хоробрая ратью в это самое царство заморское. И ведь не просто ушла, а повоевала! Волх этот самый то ли мышью, то ли еще кем перекинулся, пробрался в войско царское, и погрыз там все, до чего добрался. И тетиву у луков, и упряжь, и одежду, даже порты… Пока дружинушка подоспела, врагам и воевать нечем. Да и не в чем.

Представил себе Илья зрелище: бежит это по чисту полю войско неприятельское, мечами машут, саблями, — и все как один без порток… Прыснул.

Так, что там дальше-то было. А дальше затворилось поневоле это самое войско неприятельское, беспорточное, за стенами высокими, воротами железными, в порядок себя приводить. От этих стен-ворот только барану радость, лоб на крепость попробовать, а человеку таких ни за что не одолеть. Закручинилась дружинушка хоробрая: как быть, что делать. Разве головы буйные сложить под этими стенами. Один только Волх не унывает. «Этакому-то горю, да не помочь?» говорит. Обернулся мурашом, и дружину свою в мурашей обернул. Вместе с конями. Где вольготно, где впритирочку, пробрались сквозь стену, снова добрыми молодцами обернулись. Так и взяли на щит царство заморское. Там и остались. Нашли себе красных девушек, живут, горя не знают.

Оно, конечно, еще давеча не поверил бы ни единому слову, а нонче, не то, что давеча, своими глазами видел. Призадумаешься. Неужто опять подался луки с портами грызть?..

Шорох вроде как раздался. Аспид ползет? Осмотрелся, — нет, помстилось. Как там Велеслава учила? «На мори-окияне, на острове Буяне, стоит терем до небес, палаты камены, а в том тереме змея… как ее там… лежит… живет…» Знать — не знал, да еще забыл. Придется, видно, не спавши ночь коротать.

Вот и сидит, коротает, то о том раздумается, то о сем. Как вдруг опять померещилось что-то. Осмотрелся — никого. Потом понял. Шумит, вот как будто дождь подбирается. Идешь этак вот посреди леса путем-дорогою, зашумит-зашелестит в отдалении, не успеешь прислушаться толком, глазом моргнуть — налетит морось, и уже мокрый весь, с головы до пят. Только дождь, он такой, везде одинаковый, что ли. А тут шум неровный, с одной стороны глуше, с другой звонче. Поднялся, приподнял полог, выглянул.

Суета в становище началась. Чем-то сильно встревожились степняки. Забегали, как муравьи, во все стороны разом. Собираются, хоть небо еще и светлеть не начало. И не похоже, чтобы к городу приступать. Коли б суетились не в меру, подумал бы, испугались чего. Но не похоже, чтоб испугались. Споро — да, но не суетливо.

Хорошо, Михей рядом оказался. Схватил его Илья за шиворот, и к себе в шатер. Тот и пикнуть не успел.

— Чего это они? — спрашивает.

— Ты, Илья, хоть и богатырь, а кроме сего голову иметь должон, — буркнул тот недовольно. — Мало не придавил, как дернул со всей дури…

— Так не придавил же… А потому — сказывай, что тут такое творится…

— Не тут… В Степи у них замятня великая началась. Какой-то из кангаров , по-нашему — ханов, порешил всех прочих к рукам прибрать. Гонец посреди ночи заявился, весточку доставил. Им теперь не до чего, им теперь как бы поскорее обратно.

— Гонец, говоришь… — раздумчиво протянул Илья.

— Ну да. Есть у них такие, особым образом обученные. Куда хошь доберется. А ловок — с вора шапку утащит, тот и не заметит. У каждого — знак особый опознавательный имеется. И вера им — беспрекословная.

— Значит, обратно в Степь… А ты куда?

— А куда я? Нешто выбирать приходится? Говорил же тебе, нет у меня тут никого. И позаботиться обо мне некому. А у них — одет, обут и не голоден.

— Насчет голоден, не знаю, а вот одет-обут… — прищурился Илья.

— Дурень ты, — с неожиданной горечью произнес Михей. — Хоть и богатырь, а дурень. По себе судишь. С мое хлебни, ковшом через край, а уж потом про одет-обут рассуждай.

— Ладно, не серчай. Я, может, тоже… через край. Про меня ничего не говорят?..

— Не до тебя им сейчас. Или, думаешь, они тебя с собой повезут, чтоб каждый день позорище устраивать?

— А слово, мне даденное? Что с полоном соделают, тоже бросят?