Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

— Да нет ничего чудного, — улыбнулась Рада. — У них не в диковинку баб делу ратному обучать, ежели характер подходящий. А я своим братцам спуску не давала, случалось, и поколачивала. Вот отец и решил меня наравне с ними к искусству воинскому приобщить. Ну, и хитростям всяким, как, например, след петлять, воду искать, какие травы к ранам прикладывать, чтоб поскорее затягивались, еще кое-чему… Лучшие воины молодых учат, за честь великую почитают… А потом, ты разве не слыхал, что и средь наших мест иные бабы, когда надобность возникнет, за мужей сойти способны?..

— Не приходилось, — честно признался Илья. — Я ведь… — Он замялся. — Я за пределы своей деревни почти и не наведывался, да и к нам нечасто со стороны забредали…

— Ну, так слушай. Только имей в виду, за что купила, за то продаю. Народ всяко сказывает, может, и наврали с три короба, однако ж дыма без огня не бывает, сам знаешь. Наш князюшка нонешний киевский, едва князем ставши, пиры закатывал, чтоб тем, кто ему стол доставил, угодить. Заодно к людям присматривался, дружину молодцами пополнить. На пирах на тех почестных, столы от яств ломились, меды рекой текли, гудошники да сказочники тешили. А с некоторых пор вошло в обыкновение среди пирующих похваляться. Как напьются-наедятся, так и начнется: иной конем добрым хвастает, иной одеждами шелковыми, кто-то хоромами, а кто-то слугами. И довелось на пирах на тех гостю одному присутствовать, из земли Ляховицкия. Он пил-ел наравне с прочими, но до хвастовства не снисходил, головы не терял. Досадно то князю стало, вот он и наказал слугам, чтоб они гостю тому самые хмельные меды подносили. Так и случилось, что когда князь, улучив минутку, спросил его, подначивая: «Ай же ты, гость заморский, что же сидишь — не хвастаешь? Али нет у тебя диковинок? Аль похвастаться нечем — ни конями, ни шелками, ни хоромами, ни слугами?» А того так забрало, сам не ведает, что говорит. «Все это у меня есть в изобилии, отвечает, потому и хвастать зазорно. Этого добра у всех полно. У меня же, князь, есть молода жена; она кого хошь повыманит, кого хошь с ума сведет». Примолк тут пир, а того и не остановить. Всех прежних перехвастал, пока личиком белым в стол не ткнулся.

Тут остальные гости переглянулися, да и говорят князю: «А что, князюшко? За язык длинный и ответ держать. Засадим-ка хвастуна в погреба глубокие, пущай молода жена нас повыманит, тебя с ума сведет, а его повыручит». На том и порешили. А как порешили — так и сделали.

У гостя же того был человек верный. Проведал он, что приключилось, схватился на добра коня и подался в землю Ляховицкую с вестью нерадостною. Приехал к Василисе, — так жену гостя звали, — и все как есть ей пересказал. И про хвастовство, и про решение княжеское. Спохватилась Василиса, и так рассудила: «Деньгами мужа дорого выкупать — не выкупить, силой выручать — не выручить. Только и осталось, что догадочкою женскою действовать».

Переоделась она в одежду мужескую, подрубила волосы, созвала дружинушку добрых молодцев, назвалась Василием, и подалась на выручку. Не доезжая Киева, бел шатер раскинула, оставила молодцев, сама к князю подалась. Пришла в хоромы, челом била.

Спросил князь, как зовут-величают молодца, из каких краев, да по какой надобности?

Сказалась она сыном короля Ляховицкого, именем Василия, а за какой надобностью? — дочь княжескую сватать приехал.

Понравился князю молодец, да и о короле Ляховицком наслышан был, потому — пошел к дочери, а та ему в ответ: «Что ж ты, говорит, родной батюшка, с ума решился? Где ж это видано, девку за девку выдавать? Сам глянь, неужто не видишь? И ступает-то по-девичьи, и говорит-то по девичьи, и станом девица, и повадками…»

Засомневался князь, вернулся, да и приглашает молодца:

— Ох уж ты молодой Василий-королевич. Путь до нас долог, устал, небось. Не угодно ли со дороженьки в парную во баенку?

А она ему:

— Так не худо бы!

Вот истопили баньку…

Слушает Илья, уши развесив, так захватило. Как-то выберется баба из приключившегося ей испытания? Неужто князюшка в баенке бабу от мужа не отличит?

Не отличил князюшка, оплошал. Пока собирался да снаряжался, Василий-королевич вволю напарился, обратно идет, ему навстречу, благодарит сердечно. Тот рот разинул. «Что ж ты, говорит, меня-то не подождал? Я бы и парку поддал, и веничком бы отходил…» «Это вам, Василий отвечает, вольготно, а я не об том приехал, мне недосуг, пока дело не сделано».

Князь — к дочери, а она ему — слова прежние. Вернулся, снова Василия испытывает. «Не угодно ли тебе, говорит, после баенки да прилечь на часок?»