Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

— Калики какие-то, — пробормотал. — Что за богатыри? Про Горыню — ведомо, про Дубыню, Усыню там… Дон, Дунай… Этот, как его, ратай…

Настал черед Илье подивиться.

— А это кто такие? — спрашивает. — Сколько на свете живу, никто словом не обмолвился…

— Так много ль ты на свете-то живешь? — усмехнулся Святогор. — Я — и то с трудом припоминаю. Братья родные. Горыня — тот горы сворачивал; где дорогу торил, а где загораживал. Дубыня — дубьё верстал; который дуб высок — тот в землю пихал, а который низок — из земли тянул. Чтоб ровные были. Усыня же, говаривали, положит ус поперек реки, и по усу тому, словно по мосту, что пешие, что конные, что телеги переправляются… Пришел я к ним, вот как ты ко мне, посмеялись они надо мной, однако ж не погнали. Научили кое-чему…

— А нонче они где?

Темная тучка пробежала по лицу Святогора.

— Про то сами ведают… Сгинули, должно быть…

Помолчали.

— А ратай? — спросил Илья.

— Что — ратай?.. Ах, этот… Попадись он мне, поквитались бы. Один только раз его и встретил, а уж на всю жизнь запомнил, хоть и давно это было. Я еще тогда с гор своих в иные места наведывался. Так вот. Еду себе путем-дорогою, гляжу, впереди меня идет кто-то. Не скажу, по какой надобности я тогда отлучился, не упомню, а тут, думаю, оно, хоть и пеший, а все ж таки товарищем будет, коли в одну сторону направляемся. Это мне сейчас до людишек дела нету, а тогда молод был, что где знать желал. Еду-еду, а он все впереди, и вроде даже — как было до него, так и осталось. Ну, подхлестнул я коня; прежде он рысцой трясся, а тут порезвее припустил. И опять — без толку. Ясное дело, прихватила меня досада. Конь-то мой, из первых первый, нет ему равных на всем белом свете. В полдня я с гор своих до Киева дорыскивал, по молодости да по надобности. А тут — ровно заговорили коня моего. Уж, кажется, во всю прыть летит, да только странник этот где был, там и остался. Не стерпел я, кричу: «Ай же ты, прохожий человек, приостановись не сомножечко, не могу тебя догнать на добром коне». Он и приостановился, сумочку с плеча уронил. Подъехал я, стал спрашивать: как так получается, что я его догнать не смог? Уж не кудесник ли он какой? «Нет, отвечает, просто ходить мне, оно не в диковинку. Сколько себя помню, всю жизнь на ногах». «Так ты что же, спрашиваю, послом каким будешь?», а сам посматриваю — одежа у него простенькая, лапотки старенькие, не годится такой в посыльные. По стати своей — богатырского рода. Дай-ка, думаю, предложу ему силой померяться. «От земли я, отвечает, за сохой всю жизнь, вот и приобык, к ходьбе-то». Нет, думаю, меня не проведешь. Вон они, плечи какие; такому быка положи, он и не заметит. «Сдается мне, подсмеиваешься ты надо мною, говорю. В сумочке-то что у тебя, в пыль ведь обронил?» «А вот подыми с земли, так увидишь». Ладно, думаю, будь по-твоему. Зацепил это сумочку концом копья, а она ни с места. Поднажал — копье согнулось, затрещало. Соскочил с коня, ухватился одной рукой, потом двумя — никогда прежде такого не случалось, чтобы малость малую да понять не сумел. Потянул со всей мочи, чувствую, в землю уходить начал. Кажется, будто не пот — кровь со лба побежала. Бросил тянуть, выбрался кое-как, не знаю, что и подумать: кого встретил. «Что ж там у тебя такое?» Нагнулся он, поднял сумочку, распахнул. Нет в ней ничего, только хлеба кусок. «Тяжко, отвечает, людям хлеб достается, сколько труда да силушки в него вложено, не каждому богатырю по плечу. Это тебе не мечом махать». Пойди его, пойми… «Звать-то тебя как?» «Микулушкой кличут, Селяниновичем». Вскинул себе сумочку на плечо, повернулся, и дальше направился. Какой он тебе ратай? Ясно, кудесник. «А скажи-ка ты мне, Микулушка, — вслед ему кричу, — может, ты судьбу мою ведаешь?» Остановился он, обернулся. «Я свою-то судьбу не ведаю, куда уж мне твою знать? Только, говорят, есть на белом свете такие горы Сорочинские, на тех горах стоит дерево великое, под ним — кузня. В той кузне — кузнец; он все знает. У него и спроси». «Как же мне кузнеца того сыскать? Я уж не первый год в тех горах живу, а про кузню ту слыхом не слыхивал». «Сыскать ее, в том ничего мудреного нету. Поезжай себе путем-дорогой прямоезжею до росстани, а от росстани влево сверни». И пошел себе, пошел, только я его и видел… Сейчас бы его встренуть, с сумочкой его. С тех пор у меня силушки-то поприбавилось, поквитался бы.

— А что же кузнец? Сыскал?

— Сыскал… Коли хочешь, и тебя к нему провожу.

— Это еще зачем? Мне свою судьбу знать надобно.

— Ты ж вроде как в ученье ко мне набиваешься. А с таким оружием тебе не то что в ученье, ворон в огороде пугать, и то неспособно.