Александр Бреусенко-Кузнецов - Гарпии визжат

И что делает рыцарь практически под крыльцом любимой женщины?..

(Ну, не совсем уж под крыльцом, чуть подалее, но Лулу Марципарина очень уж ясно представила пройдоху Чичеро совсем рядом, настолько, что кажется — и крылом дотянешься!).

Так что же делает благородный рыцарь? Топчется за дверью, не решаясь войти, да ещё, бесстыдник, отпускает последнего карлика маленько поутешать Эрнестину Кэнэкту!

Зная, прекрасно зная, что без этого самого карлика обратится в кучу тряпья, которая если и дойдёт к любимой женщине, то не своими ногами, а разве что в крепком мешке на плечах посыльного.

Кто-то, наверное, считает драконов излишне обидчивыми?!! Кто так считает, не видал ещё обидчивых драконов.

Много позже, от старой Бланш, Марципарине Бианке пришлось услышать объяснение, почему верный рыцарь её не нашёл. «Не судьба!» — с выражением фатальной суровости на лице произнесла Бланш.

Не судьба? Но что она объясняет? И какие причины предлагает принять на веру? И, главное, зачем?

Лулу Марципарина знает, зачем. Затем, чтобы никогда не найти виноватых. Чтобы Бианка устала, понемногу отвлеклась и успокоилась.

Но виноватые-то есть! Во-первых, милая подружка Кэнэкта. Попросила у Чичеро карлика, а сама и не прояснила, есть ли у того под чёрным посланничьим плащом хоть что-то ещё живое. Конечно, полюбившегося разведчице одноглазого Дулдокравна, не чинясь, одалживала подруге и сама Лулу. Но не в ущерб же собственным отношениям с возлюбленным!

Во-вторых, виновен и Бларп Эйуой. Это ведь он спланировал маршрут Чичеро с таким ничтожным сроком пребывания в Ярале, чтобы рыцарь, прибывший из низинных частей среднего яруса мира, никак не задерживаясь на Белой горе, полетел дальше — на небо, к самому Драеладру.

В-третьих, виноваит и наложник Хафиз, но, как водится, меньше других. Выгораживание Чичеро — вот основное, что раздосадованная Лулу ему вменила.

В-четвёртых, вина лежит и на карлике Дулдокравне. Он что, не знал, к чему приведёт его согласие забавлять разведчицу? Знал, но не придал значения. Видать, и сам был не менее Кэнэкты одолеваем похотью.

В-пятых (и в самых главных), виноват Чичеро Кройдонский. Тут уж — кругом виноват, без малейшего смягчающего обстоятельства. Поступился своим счастьем — ради дела, из благородства, ради справедливости к карлику — что за разница? Важно, что собственное счастье рыцарь обесценил.

А счастье у мёртвого рыцаря — живое, зовут его Лулу Марципарина Бианка. Значит, он её, её обесценил! И какие громадные, истинно драконические слёзы наворачиваются на глаза, едва Лулу добирается до этого эпизода в своих рассуждениях! А добирается не раз, не два. Она каждый день, и все дни напролёт, а также в ночном полусне только о том и думает. И честно старается простить любимого — и не может!

Хафиз остался с Марципариной. Она ему не то чтобы сильно обрадовалась, но и не возражала. Всё-таки уземфец предлагал себя не в наложники, а выказывал готовность помочь по хозяйству. Не отказываться же от помощи в тех делах, которыми сама занимаешься через силу.

Иначе уютному гостевому флигелю, занятому Лулу, грозило бы превращение в непотребную свалку.

(Ну, «непотребную», может, и сильно сказано, да только Хафизу всё равно спасибо. Когда ты истинная драконица, то человеческих домашних дел невольно сторонишься, настолько, что даже мертвецам — известным педантам, не позволяешь себя приучить к порядку).

Хафиз остался, зато Чичеро улетел. На небеса, к Драеладру. Чтобы поделиться своей идеей «мёртвой разведки», которая, конечно же, больше никого не посещала.

Когда-то люди с драконами воевали, чтобы их пленниц, а своих невест поскорее отбить обратно. Иное дело Чичеро: никаких тебе поединков за невесту, а только переговоры с драконом, и сугубо по делу. Как это, всё-таки, по-мертвецки! Как не по-человечески…

Однажды Хафиз (он больше себе теперь позволял, ведь карьера наложника осталась в прошлом) ехидно поинтересовался:

— Неужели поединок жениха с отцом для драконицы чем-то привлекателен? А если кто-то кого-то, не приведи такого Седьмое Божество, но всё-таки растерзает насмерть?

— Опасность делает жизнь ярче! — возразила Марципарина.

Но внутренне подметила, что такой «яркой жизни» с трагическими решениями ей хотелось бы лишь понарошку, не всерьёз. Овдоветь из принципа? Немного смешно.

С другой стороны, быть женщиной, ради которой трагически сцепились мужчины, не значит ли — быть самой настоящей женщиной? И если — нет, не сцепились, не следует ли отсюда глубочайшей женской неудачи? В романах Зраля — следует, но, может, романы лгут?