Александр Кузнецов: Макей и его хлопцы

Над занесённой снегом землей нависла ночь. В поле злобно бушует вьюга. Ветер тоскливо воет в обледенелых сучьях деревьев. Вьюга усиливается. Кажется, что в мире нет больше ничего, кроме этого снежного урагана.

Возле гудящего большого хвойного леса притаилось белорусское село. Тёмные домики занесены снегом. Ни огонька! Тишина. Даже собачьего лая не слышно.

Легкой ломаной тенью метнулась и тут же скрылась за изгородью длинная человеческая фигура. Согнувшись и озираясь, человек быстро шёл задворками села к крайней хате, в которой сквозь узкие щели ставен просачивался тусклый, мерцающий, как далёкая звезда, луч света. Боясь, чтоб не заскрипел под ногами снег, человек ступал осторожно. Он старался не увязнуть, но всякий раз проваливался в глубокий сугроб и с трудом вытаскивал из него ноги.

Вот и крайняя хата. Человек оглянулся и сразу перемахнул через шаткие заснеженные прясла, с которых густо посыпался жёсткий снег. Пройдя небольшую пло щадку двора, заваленную хворостом, он скрылся под тёмным навесом холодных сенцев.

На тихий троекратный стук отозвался тревожный срывающийся голос:

— Кто?

— Открой, Маша, это я, Макей.

Ух! А мы‑то уж всего надумались. Хлопцы в сборе, тебя ждём, — радостно говорила она, запирая за Макеем двери.

Макей втиснулся в хату и едва не подпёр собою дощатый побелённый известью потолок.

— А батьки ещё не пришли, — шепнула женщина. — Не стряслась ли беда?

— Живы, — сказал Макей, зябко поводя плечами и хитро улыбаясь.

В холодные зимние вечера 1941 года молодёжь Костричской Слободки тайно собиралась в небольшой, но приветливо чистой хате Марии Степановны, которую Макей и почти все его хлопцы запросто называли Машей.

Красивый клуб, выстроенный перед самой войной и ещё блестевший свежеструганными бревнами, был забит. Венецианские окна его разбила бацевичская полиция, во главе которой стоял местный немец Эстмонт, грузный обрюзгший человек лет пятидесяти пяти. Тройной складчатый подбородок, отвисшие мешки под мутными водянистыми глазами с белыми ресницами делали его похожим на ожиревшего борова. Но он стремился хоть чем‑нибудь походить на своего, как он говорил, «кумира» — Гитлера и потому носил маленькие усы и своеобразную причёску — острый клин волос на лбу.

— Мои кумир, — говорил он с одышкой, — любит русская земля, но не любит русская культура. Зачем мужикам клуб? Это смешно!

И он смеялся:

— Хо–хо–хо! Клуб! Хо–хо–хо!

Полицаи, собранные из отребьев человеческого рода, заискивающе хихикали. Тощий, с рыжей редкой бородкой, полицай — некто Свиркуль, — угодливо предложил побить все окна клуба и поломать сцену.

И вот теперь в изуродованных комнатах клуба гуляет сама матушка–вьюга. Народ с тоской смотрит на пустующее здание с черными проломами окон.

Молодёжь шла к Марии Степановне. Невысокая и сухощавая, с бледным остроконечным личиком, она приветливо улыбалась, встречая своих молодых приятелей. Гё радовало; что в это тяжёлое время они оставались верными комсомольским традициям, заветам Ильича, приказам Сталина. Захаживали сюда и оставшиеся в подполье старые большевики — председатель колхоза Илья Иванович Свирид и заведующий паровой мельницей Антон Мнхолап. Оба они заросли бородами —Свирид русой, Михолап чёрной. И оба попрежнему неугомонно веселые, смеющиеся. Это их Мария Степановна называет «батьками».

Илья Иванович Свирид через Макея и Марию Степановну держал тесную связь с подпольным партийным центром Бобруйщины. От Валентина Бутарева он получал непосредственные указания относительно организации боевой вооружённой группы, которая потом стала бы ядром партизанского отряда.

Вдумчиво и заботливо выращивал он это будущее ядро организации народных мстителей. Макей был исполнителем его воли. Одного слова «батькбв» было достаточно, чтобы все эти молодые люди пошли в огонь и в воду. Сам Макей безотчетно верил Свирпду, как человеку, олицетворявшему теперь партию.

Свирид вместе с другим членом партии — Антоном Михолапом — скрывался в лесу, но нередко бывал у Марии Степановны. Здесь он встречался с молодёжью. Уходя, батьки всякий раз вызывали в сенцы Макея и там подолгу о чём‑то шептались с ним.

Мария Степановна умиленно смотрела на молодёжь, ожидавшую Макея. «Замечательные хлопцы - молодец к молодцу. Под стать им и девчата. С такими людьми можно горы своротить». Так думала она, глядя на серьёзное и плутоватое лицо Михася Тулеева из деревин Новосёлки, на гармониста–мечтателя Федю Демченко, на красавца и богатыря Даньку Ломовцева, на удалого и коренастого крепыша Петку Лантуха, на белокурую со строгими чертами лица Олю Дейнеко, на румяную, с лукавым прищуром чёрных глаз и вечно смеющимися губами, Дашу. Да и Ропатинский, хоть и увалень и «пентюх», как говорила про него Даша, а всё же он на что‑нибудь сгодится, когда дело дойдёт до драки.