Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

— Куда мы к ним пойдём? Они сами‑то не имеют хаты — в лесу живут.

— А разве нам с ними в лесу тесно будет? — спросил Макей и, вздохнув, махнул рукой: — Голова ты с ушами! Соображай!

Подойдя к столу, Макей взял несколько листов, исписанных крупным девичьим почерком, сказал:

-— Читали этот документ, хлопцы?

— Что это? — спросил Данила Ломовцев.

А Михась Гулеев не удержался, чтобы не пошутить:

— Может, Оля нам проект мирного договора с Гитлером составила?

— Ошибаешься, — твердо сказал Макей. — Это объявление войны, войны всенародной, священной. Это, хлопны, обращение товарища Сталина от 3 июля нынешнего года.

— Читай, товарищ Макей, — заволновался всегда такой спокойный Федя Демченко. — А ты слухай, чёрт! - огрызнулся он на Ропатинского, который нёс какую-то околесицу.

Призвав всех к порядку, Макей начал читать:

«К вам обращаюсь я, друзья мои!»

Голос Макея звенел, как натянутая до предела струна: вот–вот оборвётся.

«В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, дли разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».

Послышались радостные восклицания:

— Вот это да!

— Сильно!

— Да, — солидно сказал Федя Демченко, раскрасневшийся от внутреннего возбуждения, — это же целая программа для нас. Так я понимаю, товарищ Макей?

— Совершенно верно. Это программа всех советских партизан. Вот и нам пора…

Марию Степановну вдруг охватил какой‑то безотчётный страх. Она знала, куда их зовёт Макей, и невольно чувствовала, что обязательно должно произойти что‑то необыкновенное, что, наконец, нарушит течение этой жизни, отвратительно унизительной и страшной.

В волненьи она опустилась на край кровати, где спали её дочери и, вспомнив о них, чуть было не разрыдалась Так вот откуда этот страх! Что будет здесь с ними — с Наташей, Светланой, со старухой–матерыо? Словно в полусне она слышала голоса людей, идущие откуда‑то издалека и над всем этим гомоном людских голосов господствовал один сильный и властный голос. Этот голос словно вобрал в себя всю силу остальных голосов. Он властно звал и её на великие муки, суля в награду светлое и радостное, как весенний праздник, будущее. Вот она отчётливо услышала слова Макея:

— И нам пора идти в лес, в партизаны…

В это время дверь с шумом открылась и в хату вбежала Даша.

— Тише гомоните!

Макей круто повернулся к вошедшей:

— В чём дело?

Видно было, как под смуглой рябой кожей двигались желваки его щёк. Макей с трудом сдержал вспышку гнева. Он забыл или не знал, с какой целью была выслана из хаты его сестра? Теперь он злился на неё за её «дикое», как он часто говорил, поведение. «Неужели нельзя было как‑нибудь по–другому?» — говорили его глаза, с упрёком устремленные на Дашу. Даша поняла вопрос своего брата и, оправдываясь перед ним, сказала уже более тихо:

— Там… некий идёт…

— Это другое дело, — сказал он примирительно и тут же приказал:

-— А ну, Демченко, нажми на басы, повеселее! А вы все… Пляши!

Демченко широко развел меха баяна, хотел заиграть что‑нибудь удалое, разухабистое, но, как всегда, начал с вальса «На сопках Маньчжурии». Ропатинский с небывалым для него проворством устремился к Даше. Ломовцев вспыхнул, с досадой взъерошил на голове белый ёжик и отошёл к печке.

. — Ропатинский! — крикнул Макей. — Ко мне!

Блаженная улыбка сошла с лица Ропатинского. Он нехотя оставил Дашу и, браня про себя Макея, подошёл к нему!

— Слухаю, — сказал он сердито.

Пока Макей что‑то говорил Ропатинекому, Ломовцев пододвинулся к Даше, которая сидела на скамейке. Он успел взять в свою ручищу маленькую, пухлую руку девушки. Даша вскинула на него суровый взгляд, вырвала руку и отодвинулась на край скамьи. Ломовцев, закусив губу, тоже отодвинулся, потом вдруг вскочил и пустился в пляс — гармонь запела «барыню». Оля и Мария Степановна стояли в кругу. Возле них, лихо оттопывая, носился Данька Ломовцев, а за ним шли вприсядку коренастый в рыжих веснушках Петка Лантух и Михась Гулеев, словно резиновый мяч подлетавший чуть не до потолка. В хате стало весело, но на лицах у всех чувствовалось напряженное ожидание.