Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Мимара скорее чувствует, чем видит, как он пинает Ахкеймиона в лицо. Вспышка ужаса.

– Это не благоволение твоей сраной Блудницы-судьбы! Ты не из Народа!

Король Племен выдергивает Ахкеймиона из чернильного омута, и она видит их…

Его свазонды .

Он подтаскивает и воздевает колдуна вверх так, чтобы держать его прямо перед собой, и высоко поднимает вторую руку.

– Зачем? Зачем ты явился сюда, Друз Ахкеймион? Зачем потащил свою сучку через тысячи вопящих и норовящих сожрать вас обоих лиг? Скажи мне, что заставляет человека бросать палочки на чрево его беременной бабы?

Шрамы, числом больше, чем у Выжившего, но нанесенные в ритуальных целях, порезы, сделанные с болезненной аккуратностью и настойчивостью. И созерцаемые Оком…

– Чтобы узнать правду! – кричит волшебник окровавленным ртом.

…они дымятся.

– Правду? – Насмешливый оскал. – Это какую? Вроде той, что он делает из народов и Школ свои игрушки? Или той, что затрахал вусмерть твою жену?

– Нет!

Найюр лишь гогочет:

– Даже после всех этих лет он все еще держит тебя в своем кармане, словно дохлую мышь.

– Нет!

Дымящееся сплетение, сияющее, как раскаленные угли…

– Ненависть… Да… Ты не видишь этого, потому что все еще слаб. Ты не видишь этого, потому что все еще жив, – он прижимает два толстых пальца к своему виску, – здесь… Ясный взор изменяет тебе, и поэтому ты выдумываешь какие-то оправдания, прикрываешься неведением, рассказываешь сказки! Ты прячешься от истины, которая звучит в твоем голосе, скрываешься за дурацкими отговорками, стремишься как-то очистить себя. Но я-то вижу это четко и ясно – так же ясно, как видят дуниане. Ненависть, Заветник! Ненависть привела тебя сюда!

…дымящееся… сочащееся муками и исходящее воплями. Наследие бесчисленных битв, обернутое тьмой глубочайшей ночи, мантия, сотканная из украденных душ.

– Да, я ненавижу! – кричит Ахкеймион, плюясь и харкая кровью. – Не отрицаю! Я ненавижу Келлхуса – это так! Но моя ненависть к Консульту еще сильнее!

Король варваров отпускает его.

– А что насчет обид и оскорблений, нанесенных тебе самому? – давит Ахкеймион. – Что насчет Сарцелла? Шпиона-оборотня, убившего Серве? Твою наложницу? Твою добычу?

Кажется, что эти слова уязвляют варвара так, будто его ножом ударили в горло.

– И кто из нас мышь в чьем-то кармане? – продолжает Ахкеймион с желчной яростью в голосе. Кровь струей течет из его носа, собираясь сгустками и путаясь в бороде. – Кто из нас дешевка?

Огромная черная фигура разглядывает его.

Увенчанный рогами и исходящий дымом образ души, еще живущей на свете, но уже ставшей Князем Преисподней .

– При чем тут дешевка, – скрипит он, – если это они делают то, что я им скажу?

На один удар сердца она действительно готова поверить, что величие и могущество скюльвендской злобы на самом деле простираются столь далеко. Ахкеймион не может видеть того, что видит она, и тем не менее кажется, он тоже знает, понимает какой-то сумрачностью своего сердца, что стоящий перед ним человек есть нечто намного большее, чем обломок самого себя. Что он скорее могучий осколок… что он обладал бы душой подлинного героя, если бы не Анасуримбор Моэнгхус…

Если бы не дунианин.

– Но что же будет со всем миром? – протестует волшебник.

– С миром? Пф-ф-ф! Да гори он огнем! Пусть младенцы висят на деревьях, как листья! Пусть вопли ваших городов взовьются до небес и расколют их вдребезги!

– Но как ты можешь?..

– Моя воля должна свершиться! – вопит варвар. – Анасуримбор Келлхус поперхнется моим ножом. Я вырежу из его груди ту кишку, что он зовет своим сердцем.

– И это все? – кричит в ответ Ахкеймион. – Найюр урс Скиоата, Укротитель Коней и Мужей! Раб Консульта.

Король Племен бьет Ахкеймиона так, что тот вновь оказывается распростертым на земле.

– Я позволил бы тебе еще пожить, колдун! – гремит он, опять вытягивая несчастного старика из темноты.

Она замечает лицо Ахкеймиона, отчаянно пытающегося глотнуть воздуха – подобно тонущему путешественнику меж двух океанских валов…

Паника, словно тысяча крошечных коготков, царапает и скребет ее сердце.

– Я бы пощадил твою сучку, – рычит король варваров, – твоего нерожденного ребенка…

Она слышит собственный крик:

– Ты!..

Изумление заставляет этот напоенный тьмой и горящим жиром мир на миг замереть.

– Ты не из Народа!

Она не чувствует своего лица, но с мучительной ясностью чует их, хоры, Слезы самого Бога, висящие во тьме, подобные свинцовым шарикам, заставляющим покрываться рябью сырую ткань мироздания. Дюжина маленьких прорех в ткани сущего.