Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Мимара стоит, тяжело дыша под тяжким грузом своего раздувшегося чрева. Костер свирепо плюется искрами, закручивается языками пламени. В слепящем сиянии его изгибов девять фигур видятся ей не более чем силуэтами, темными очертаниями. Лучники с хорами стоят поверху, вдоль края ложбины, их стрелы готовы разить.

Все недвижимы, лишь двое воинов подбрасывают в огонь еще одну тушу. Гвоздь Небес щурится и цветет над ними, указывая путь на Голготтерат.

Ее глаза привыкают к темноте. Она замечает, как Ахкеймион изо всех сил то сжимает, то отпускает полу нимилевого хауберка, который он забрал из груды пепла, оставшейся от сожженного ими Ниль’гиккаса.

Жир шипит, опаленный огнем.

– Ну, давай же! – кричит наконец старый волшебник.

Но варвар лишь продолжает молча взирать.

– Убей нас, и покончим с этим! – вновь кричит Ахкеймион, его отвращение столь очевидно и глубоко, что это почти забавно.

– Женщина, – едва слышно молвит Мауракс глухим голосом. – Она твоя?

От того, что он даже не смотрит при этом в ее сторону, вопрос звучит совсем уж зловеще.

Ахкеймион с ужасом взирает на него.

– Че… чего? – заикается он, затем сглатывает и, задыхаясь, облизывает губы. Что-то вроде нисшедшего смирения, казалось, успокаивает его. – Чего тебе нужно от нас?

Скюльвендский Король Племен склоняется, расставив локти и положив руки на колени. У него вид человека, разговаривающего с полоумным.

– Мигагурит говорит, что твоя Метка глубока… Что ты, как это называется в Трех Морях, колдун высокого ранга.

Ахкеймион бросает на Синелицего короткий взгляд. Свет костра создает из его бороды и волос ореол, обрамляющий голову.

– Да, это так.

Оценивающий взгляд – один из тех, в которых таится и величие королей, и невежественное тщеславие варваров.

– И что же привело столь важную персону и его беременную бабу в эти дикие пустоши?

Усмешка искажает лицо колдуна. Он поднимает руку и чешет в затылке, трясет головой, пребывая в сомнениях. С безумием покончено – он собрался, понимает Мимара. Он, в своем застарелом упрямстве, расквитался бы с Блудницей даже ценой собственной жизни. Будь он один – все закончилось бы солью и вознесшимся пламенем, знает она.

Но он не один. Он бросает на нее взгляд и, несмотря на белые отсветы пламени, искажающие его черты, она знает, что этим взглядом он умоляет и о прощении, и о дозволении.

– Мы ищем… – говорит он с решимостью сломленного испытаниями мужа, – ищем Ишуаль, тайное убежище дуниан.

Мауракс даже не моргает, взгляд его остается непроницаемым.

– Ты пошел на такой риск, – невнятно бормочет он, его взгляд упирается в Мимару, а затем возвращается обратно к старому колдуну. – Что же там, в этой Ишуали, такого, что стоило бы настолько дальнего и опасного пути?

Ахкеймион недвижим.

– Истина о святом аспект-импера…

– Ложь!!! – гремит голос одного из девяти.

Тень восстает на краю ложбины. Первый из девяти, сидевших там, теперь высится над старым волшебником. Яростное сияние пламени слепит глаза, черты его лица и телосложение погружены во мрак, но ей не нужно видеть их, чтобы понять, кто здесь подлинная сила. Кто настоящий Король Племен. И исходящая от его тела, жилистого и плотного, угроза, и рычащая злоба в его голосе без тени сомнений именуют его…

– Ты… – хрипит старый колдун.

Человек презрительно сплевывает. Она не видит, но чует его голодный оскал.

Лицо Ахкеймиона, на котором играют отблески пламени, читается как открытая книга и выдает его изумление.

– Но они сказали, что ты мертв, – бормочет он.

Скрипучий голос:

– Так и есть… Я мертв.

Белое пламя, охватившее горящего шранка, все сильнее погружает лицо скюльвенда во мрак. Она скорее чувствует, чем видит его взгляд, скользящий по ее лицу и животу… и затем, как будто по какой-то безумной прихоти, взмывающий к звездам.

– Мертвый, я пересек пустыню. – Голос его, казалось, способен раскалывать деревья и крушить камни. – Мертвый, я напился крови стервятников. Мертвый, я вернулся к Народу…

Она буквально ощущает, как его взгляд вновь упирается в старого волшебника.

– И, мертвый, я его покорил…

Остальные скюльвенды отводят глаза – даже Синелицый разглядывает свои сапоги, лишь Мауракс как будто осмеливается смотреть на этого человека прямо.

– У меня недостанет кожи, – произносит могучая тень, – чтобы нести на себе все жизни, что я забрал. У меня не достанет костей, чтобы впитать все совершенные мной богохульства. Я выкован и закален. За поступью моего гнева и моего суда небо темнеет от дыма спаленных трупов, а брюхо Преисподней жиреет и пухнет.