Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

Середина осени, 20 Год Новой Империи (4132 Год Бивня), Момемн.

Отцовская песнь переполняла кружащийся и кувыркающийся вокруг него мир — Метагностический Напев Перемещения, понял Кельмомас. Колдовские устроения охватили его, а затем швырнули сквозь нигде и ничто , словно горсть зерна. Копья света пронзали оглушающие раскаты грома. Грохочущая, всесокрушающая тьма подменила собою небо. Имперский принц корчился в судорогах. От какофонии окружающего рёва в ушах у него пульсировала почти нестерпимая боль, но он всё равно отчетливо слышал горестные причитания матери. Уколы бесчисленных песчинок жалили щеки. В его волосах, сбив пряди в колтуны, застряла блевотина. Там, вдалеке, его чудесный, наполненный тайнами дом оседал и, надломившись, обрушивался ярус за ярусом. Всё, ранее бывшее для него само собой разумеющимся, превратилось в руины. Андиаминские Высоты исчезли, растворившись в громадном пепельном шлейфе, в столбе дыма и пыли. Почувствовав позывы к рвоте, он сплюнул, удивляясь, что всего несколькими сердцебиениями ранее ещё стоял внутри этих каменных сводов…

Наблюдая за тем, как Айокли убивает его отца.

Как? Как это могло случиться? Ведь Телиопа же умерла — разве не указывало это на могущество Четырехрогого Брата? Кельмомас же видел его — прячущегося в разломах и трещинах, укрытого от всех прочих взоров, и готовящегося нанести отцу такой же удар, которым он ранее поразил Святейшего шрайю. Следил за нариндаром, собирающимся убить последнюю, оставшуюся в этом Мире душу, что способна была прозреть его нутро, могла угрожать ему. Мама, наконец, принадлежала бы только ему — ему одному! Вся без остатка! Ему!

Так не честно! Не честно!

Майтанет умер. Телиопа умерла — разбитый череп этой сучки смялся, точно куль с мукой! Но когда дело дошло до отца — единственного, кто и впрямь имел значение — Безупречная Благодать сокрушила самого нариндара — и именно тогда, когда тот увидел его, Кельмомаса! Это такая насмешка что ли? Божий плевок, как называют подобные вещи шайгекские рабы! Или это что-то вроде тех, тоже написанных рабами, трагедий, в которых герои непременно гибнут, сами же собой и погубленные? Но почему? Почему Четырехрогий Брат награждает столь великими дарами лишь для того, чтобы затем все их отобрать?

Жулик! Обманщик! Он же всё делал как нужно! Был его приверженцем! Играл в эту его велик…

Нам конец! — зарыдал где-то внутри его брат, ибо над ними воздвигся вдруг их отец, Анасуримбор Келлхус, Святой Аспект-Император. Пади ниц! — потребовал Самармас — Пресмыкайся! Но всё, что мог Кельмомас сейчас делать, так это корчиться в спазмах, извергая из себя ранее съеденную свинину с медом и луком. Краешком глаза он заметил маму, стоящую на коленях, поодаль от отца, и терзающуюся своими собственными муками.

Они находились на одной из момемнских стен, вблизи Гиргаллических Врат. Внизу курился дымами город — местами разрушенный до основания, местами превращенный землетрясением в какие-то крошащиеся скорлупки. Только древняя Ксотея осталась неповрежденной, возвышаясь над дымящимися руинами, словно дивный монумент, воздвигнутый на необъятных грудах древесного угля. Тысячи людей, подобно жукам, копошились поверх и промеж развалин, пытаясь осознать и осмыслить свои потери. Тысячи рыдали и выли.

— Момас ещё не закончил, — возгласил Аспект-Император, перекрыв весь этот шум и рёв. — Море грядет.

Обманывая взор, весь город, казалось, вдруг провалился куда-то, ибо сам Менеанор восстал, вознесся над ним. Река Файюс вспучилась, распухла по всей своей длине, затопив сперва причалы, а затем и берега. Чудовищные, пульсирующие потоки мчались по каналам, скользили черными, блестящими струями по улицам и переулкам, и, захватывая на своём пути груды обломков, превращались в лавину из грязи, поглощавшую одного улепетывающего жучка за другим…