Джон Норман - Приз Гора

На этот спектакль она пришла одна, как она чаще всего и делала. Не то, чтобы у неё совсем не было друзей, коллег или товарищей по профессиональной деятельности. Нет, её, конечно, иногда приглашали на различные мероприятия, благо её научная степень, должность и множество изданных научных трудов, гарантировали получение определённых знаков внимания, обычно ограничивавшихся в получении приглашений поучаствовать в коллоквиумах и симпозиумах. Но она так и не вышла замуж, и даже никогда не имела серьезных отношений с мужчиной. Её окружение, воспитание и род деятельности не способствовали таким отношениям. За ней закрепилась репутация женщины строгой, сдержанной, холодной, умной и погружённой в свою профессию. К тому же, она уже давно не находила себя привлекательной. Её красота, которую она и во времена своей молодости презирала, по крайней мере, сама она на этом настаивала при каждом удобном случае, да и вела себя соответствующе, давно исчезла, увяла, и потерялась вместе с молодостью. Её боготворили молодые феминистки, а некоторые из них, активистки их «движения» даже расценивали её как идеал для молодых женщин, как превосходный образец для подражания. А ещё она боялась мужчин, без какой бы то ни было видимой и понятной ей самой причины, и это заставляло её дистанцироваться от них. Во времена своей молодости она отвергла несколько редких попыток мужчин сблизиться с ней, частично по привычке, частично из-за предрасположенности, а чаще по причине понимания неполноценности того вида мужчин, что делали эти попытки. Их можно было бы назвать мужчинами-феминистками, с печалью в глазах уверявшими её в своём глубоком чувстве вины и раскаяния за всю мужскую половину населения Земли и в их искренней поддержке её идеологических воззрений. Мужественные, зрелые мужчины её пугали, но лишь немногие из них, как оказалось, нашли её интересной для себя. Но тех из них кто заинтересовался ей всерьёз, как ни странно, были и такие, она гнала от себя всеми доступными методами, обливая их холодом, смотря на них с презрением, пытаясь всячески унизить их. Она нутром ощущала, что их намерения, по крайней мере, частично, были физическими, плотскими, и это вынуждало её сопротивляться. Она понимала, что они интересовались ею как женщиной, а следовательно, с её точки зрения, их намерения не могли бы быть благородными, и она отвергала их. А главное, она боялась их. Но, раз уж они были таковы, что у неё не возникало никаких сомнений в отсутствии благородства в их намерениях, то это позволяло ей считать их низкими, презренными, отталкивающими, лицемерными и скучными. Таким образом, в течение многих лет, ей удалось, с чувством выполненного долга, сохранять независимость и неприкосновенность её личности. По мере того как её тело начало стареть, сохнуть и увядать, она всё чаще и всё с большей укоризной и сожалением смотрела на своё отражение в зеркале. А затем пришла пора климакса, ставшая для неё самым ужасным и тревожным временем в её жизни, полным одиночества, отсутствия любви и детей. Она так и осталась отчужденной, серьёзной, асексуальной, профессиональной, девственной. Она поняла, что к ней пришла старость, одиночество, а вместе с ними и разочарование жизнью. И она не видела впереди ничего, чего можно было бы с нетерпением ожидать. Конечно, она продолжала убеждать себя и других, что она счастлива, довольна и ни о чём не сожалеет. Она настаивала на этом, даже оставаясь наедине сама с собой, сердито вытирая слёзы, наворачивавшиеся на её глаза. А что ещё она могла сказать самой себе? Что ещё могут такие как она сказать себе, оставшись в одиночестве, в такие печальные моменты их существования? Тяжело было признавать пустоту и замаячивший впереди пугающий, жестокий укор растраченной попусту жизни. Не лёгкое это дело, смотреть в приближающуюся пустоту, в грозную пропасть, в вакуум, и одновременно убеждать себя, что всё это ерунда, что всего этого вообще не существует. И всё же немного найдётся в мире вещей, более непреклонно, откровенно, пугающе, существовавших глубоко внутри неё, чем это тихое, настойчивое, неизбежное, обвиняющее небытие. Ей уже и самой стало ясно, что у неё, несмотря на всё, что она говорила себе, несмотря на ложь тщательно построенных фраз и выдуманных оправданий, которыми она стремилась ввести себя в заблуждение, вокруг и внутри неё скопилось слишком много горечи, слишком много причин для разочарования. А ещё было что-то, что она сама пока только с трудом могла сформулировать или даже едва могла ощутить и понять, что-то, что пряталось внутри неё, что-то очень скрытное и одновременно слишком болезненное, чтобы его можно было признать, настолько болезненное, что она отказывалась посмотреть этому в лицо. И всё же это что-то, раз за разом, посещало её в одиночестве ночи. Стоило только её голове коснуться подушки, и оно нашёптывало ей прямо в ухо, о том, что оно уже недалеко, и, возможно, вот-вот покажет ей себя в зеркале, когда она будет сквозь слёзы рассматривать там отражение стареющей женщины. Впрочем, она не считала, что в этом плане в чём-то отличалась от многих других. В конце концов, что было там впереди такого, чего она и другие, такие же как она, могли бы с нетерпением ждать? Ещё одна награда, ещё одна опубликованная работа, конференция, научное достижение, ещё один обед, приготовленный самой, и ещё один одинокий вечер в квартире?