Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

Бахрейн не привык бросаться угрозами попусту и уже через час взорвался песчаными элементалями, поставил на дыбы рыжие дюны, скрыл небеса и светила, и завыл на миллионы голосов. Обожаю наблюдать за самумом, сидя на прибитом стуле и допивая бутылку из горлышка. Бахрейн ревет, как разбуженный гризли! Ох и нрав!

И все же, он тебе понравится, Абигейл. Бахрейн, как старый ворчун. У него бывают приступы гнева, но в целом, это – пузатый добряк, который любит поваляться брюхом к солнцу, и, чаще всего, ему дела нет до тех, кто по нему ползает. До тех славных ребят, которым оказалось не по пути с остальным человечеством. Он и сам провинциал.

Мне надо готовить статью. Да и виски приказал долго жить. Так я и живу. Пытаюсь оставаться самим собой, старею, пью и жду тебя. Довольно однообразно, но мне нравится. В крайнем случае, есть карабин, правда, надо прикупить для засранца патронов.

Иногда мне становится страшно, когда я думаю, сколько всего произошло за мою короткую жизнь. А иногда я думаю, что ничего особенного и не было, жизнь, как жизнь, не хуже других, разве что немногим более стремительная. Этого у меня уж точно не отнять, я жил, загоняя лошадей. Может, поэтому я и устроил свою тайную гавань на Бахрейне, планете, где никогда ничего не меняется, и барханы медленно ползут в сторону горизонта. Здесь жарковато, и изредка старик решает поворчать и показать свой нрав, но в целом, время тут как будто застыло. Иногда я сам напоминаю себе Боливара Сайруса последних дней. Но потом думаю: «Черта с два!» На Бахрейне мое тело, но мой разум все еще не настолько стар, чтобы безвылазно сидеть в этой дряхлой оболочке. Он то и дело колесит по вселенной, ищет сюжеты и собутыльников. Мне есть о чем писать. У меня есть мое настоящее и мое прошлое.

Но теперь, с приходом тебя, я начал задумываться о будущем.

Никогда я не чувствовал себя таким лишним и ненужным, как в эту минуту. Рейдеры один за другим опускаются на луну, ученные и техники сосредоточены на задачах, десятки раз отработанных во время учений. Разведчики из самых разных подразделений носятся по коридорам флагмана, и взгляды их направлены исключительно сквозь меня. А с платформы управления меня убрали сразу после того, как Микада объявил, что его дроны нашли живого человека.

Делать мне совершенно нечего, источники информации отсутствуют, а у Ким очередь из психологически подавленных клиентов, которым требуется экстренная помощь психолога-проститутки расписана на пару недель вперед, без выходных. Как она сама выразилась: «Работаю, не смыкая ног». Я брожу неприкаянно, пытаясь пристроиться то тут, то там, но отовсюду меня гонят, либо же игнорируют. Так что я и сам не знаю, как оказываюсь, в конце концов, перед дверьми флагманского католического храма. «Да какого черта», – думаю я, и толкаю тяжелую, выполненную под дерево створку.

Внутри тихо, темно, пахнет пылью и воском. На последней от алтаря, и ближайшей к двери скамье лежит святой отец с банкой пива в руках и маской для сна на глазах.

– Если тебе приспичило исповедоваться, то ты выбрал не самый удачный момент, сын мой, – говорит он, не поднимая головы.

– Я не исповедовался с детства, – говорю я, – смогу подождать еще столько же.

Святой отец приподнимает маску над правым глазом и рассматривает меня совершенно пьяным взглядом.

– Я тебя знаю. Ты журналист.

– Репортер.

– Не важно. Никаких интервью, ни слова для твоих статеек, – отмахивается святой отец. На вид ему лет пятьдесят, он совершенно лысый, из-под белой полоски по кадыку ползет выцветшая тюремная татуировка.

– Не страшно, – говорю я, включая консоль на запись, – я уже давал слово не использовать услышанное в статьях.

– Да? И что, сдержал?

– Часть да. Часть нет. Я репортер-блогер, вероломство – важный элемент моей профессии.

Святой отец протягивает мне банку пива. Я делаю большой глоток.

– Отпускаю тебе грехи твои. Иди, прочти Деву Марию пять раз, и эта часть твоей ноши перейдет Господу.

– Спасибо, но я уж как-нибудь сам потаскаю.

– Как хочешь. Потом не говори, что тебе не предлагали.

Я снова прикладываюсь к банке.

– Чего отмечаем, святой отец…?

– Отец Йожи. Ничего не отмечаем. Но я грешен. И грех мой нетерпение. А эти богомерзкие засранцы ничего мне не рассказывают. Остается пить, и глушить одним грехом – другой.

– У меня та же проблема, отец Йожи.