Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

Бахрейн хмурится. Настроение у старика ни к черту, следовательно – приходится ждать песочной ярости. Не путать с песчаной бурей, которая встретила меня после возвращения. Они здесь – рядовое событие, скучное и повседневное. Сейчас речь идет о самуме. Но я уже выучил привычки старика, я знаю, что у меня есть еще пара часов до песчаного ада. Пара часов, две трети бутылки дешевого виски, и два последних патрона. Впрочем, стрелять мне больше не во что. Только что я разнес в клочья свой дорожный знак. Теперь придется украсть где-то еще один. Потому что стрелять в кактус я не могу, мы с ним поддерживаем вооруженный до зубов нейтралитет. Я не стреляю в него, а он не превращается по ночам в жуткое чудовище, и не пытается перегрызть мне глотку.

Впрочем, я сам виноват. Как только тишина начала давить мне на уши, надо было сразу выйти и сделать пару выстрелов. Но я решил плеснуть себе виски и прочитать пару аппаратных расшифровок интервью, сделанных во время рейда. Ну и, честно говоря, слегка потерял контроль над временем.

Марк Микада сказал, что человечество выстроило цивилизацию заново. В каком-то смысле так оно и есть. Но во всех остальных 99 смыслах это чушь собачья. Мы научились шагать через парсеки и превращать некоторые планеты в нечто, пригодное для жизни. Расселились на такие расстояния, что человеческому мозгу приходится вскипеть, пытаясь постичь их. Но что это изменило? Чем мы отличаемся от героев Хемингуэя, Достоевского, Гоголя, Фитцджеральда, Ирвинга? Те ребята тоже перестали считать публичные казни на главных площадях – праздничным украшением и семейным зрелищами достойными внимания. А ведь если вдуматься, это единственная настоящая перемена, да и та мутная. Сегодня публичные казни переместились на консольные порталы СМИ, и ни что не смакуется с таким удовольствием, как преступления, локальные войны, политические низложения и катастрофы. Чем же это лучше публичной казни? Площадь имеет границы, и далеко не все имели шанс воочию лицезреть, как голова вчерашнего короля или военного преступника катится в заботливо подставленную корзинку, фонтанируя кровью и тускнея мертвыми глазами. А где границы у распространения информации? Их нет. Эта площадь способна вместить миллионы, и с каждого места, даже самого отдаленного, будет прекрасно видна каждая капелька крови.

Я не сторонник цензуры и ограничения информации. Может, и был бы таковым, но исторический опыт показывает, что ограничения информации приводили только к еще большей волне дерьма сквозь десятилетия, века, эпохи и культуры. А я доверяю историческому опыту, потому что дерьмо имеет свойство плавать по кругу. Я сказал все это, чтобы аргументировать свою точку зрения. До тех пор, пока казни на публичных информационных площадях будут собирать больше народа, чем концерты, фильмы, рождение ребенка, приход мессии и любая другая ерунда, слова Марка Микады о новой цивилизации останутся идеалистическим бредом. А ведь Марк Микада – из лучших. Что же творится в голове обывателя?

Пить из стакана больше нельзя, воздух пропитан пылевой взвесью. Пока еще едва определяемой визуально, но уже отчетливо скрипящей на зубах. Похоже, пыль уже в стакане. Однако человечество за долгую историю ошибок и провалов умудрилось сделать два стоящих изобретения: двигатели разделения и сужающееся горлышко бутылки. Первое спасло человечество, второе спасает в такие минуты отдельных представителей рода людского. Знаешь, я так до сих пор и не понял, что, в конечном итоге, важнее.

А вот совсем другое воспоминание.

Вторая половина весны. Период дождей и всепроникающего мокрого песка. Стекла грязные. На улицах ни души. Лужи замученно отражают небо серо-коричневого цвета. Так было и раньше, климат на Бета-Массачусетсе не отличается хорошим характером. Но раньше, покинув улицы, веселье перебиралось в стены общежитий и домов братств. Раньше…

Все изменилось за эти жалкие месяцы. Комендантский час, полицейские патрули, частые обыски в поисках алкоголя, наркотиков, экстремистской литературы. Гвоздики осенней манифестации втоптаны в асфальт тяжелым каблуком военного ботинка. Преподавательский состав просеян через мелкое сито благонадежности. Все, кто вызывал хотя бы подозрение в нелояльности – уволены. На кафедрах царствуют закостенелые консерваторы, чьи лекции скучны и не трогают сердца и умы. Среди обязательных предметов появилась история сепаратизма, где нам рассказывают о падение великих империй: Советском Союзе, США, Британской Империи, Европейском союзе. Введены бонусы на отчисление. Каждое предупреждение, каждый учебный провал – вычитает твои очки. Каждый день два-три человека плетутся с рюкзаками к космодрому. Для тех, кто после отчисления решится остаться в кампусе, гостеприимно раскрыты двери экстренно перестроенной, читай – расширенной – тюрьмы. И обвинение в нарушении внутреннего регламента режимного объекта. Ах да, Университет отныне – режимный объект. Осанна правлению Кшешинского. И эпитафия славного времени типпи. Тут-то оно и испускает последний вздох.