Джон Стивенс: Изумрудный атлас. Огненная летопись

Значит, это он вызвал пламя? Или книга почувствовала в нем что-то и ответила на это огнем? В любом случае на этот раз Майкл без всякой крови и без стилоса подключился к магии Летописи. Причем сделал это на гораздо более глубоком уровне, чем раньше.

Но какой ему в этом прок? Без стилоса он все равно не мог вписать в книгу имя Кейт!

Но тут он кое-что вспомнил. Во время беседы в эльфийском поселке доктор Пим сказал ему, что стилос – это всего лишь инструмент, не более. Тогда Майкл не понял, что это значит. Но что, если – Майкл почувствовал прилив возбуждения, стоило ему только подумать об этом – что, если стилос был чем-то вроде фотографии, с помощью которой они когда-то впервые подключились к магии Атласа? Ведь Кейт со временем научилась управлять Атласом без всякой карточки, одним усилием воли! Может быть, и здесь все обстоит так же? Возможно, стилос позволял осуществлять доступ к силам Летописи лишь до тех пор, пока Хранитель не научится делать это самостоятельно? Тут Майкл вспомнил, что Грозный Магнус хоть и сломал стилос, но не отказался от намерения вернуть Кейт к жизни. Значит, стилос – не единственный способ использовать Летопись!

Башня затряслась. Пальцы серого тумана переползли через парапет площадки.

Майкл положил руку на открытую книгу и сосредоточил все внимание на сестре. Теперь он видел все с какой-то беспощадной, пугающей ясностью. Он понял, что каждый раз, когда Летопись обрушивала на него чужие чувства – Эммы, стража, принцессы Виламены, – она требовала взамен всей полноты его чувств, всей правды его сердца. В глубине души Майкл подозревал, что всегда это знал, потому и пытался всеми силами отделаться от Летописи. Но сейчас он смирился. Он наконец-то признал, что Летопись предназначена ему, а значит, он должен выполнить все ее требования.

«Всегда помни, кто ты такой».

«Я – Майкл Уибберли, – подумал Майкл. – Я брат Кейт и Эммы».

Он призвал чувство, составлявшее основу всей его жизни – свою любовь к сестрам, – и отдал его Летописи.

Глаза его были закрыты, но он все равно услышал шорох пламени.

Внезапно он очутился в какой-то длинной комнате с высоким потолком и узкими окнами, в которой рядами стояло не меньше двадцати кроватей. На стенах висели рождественские украшения, и Майкл узнал спальню в бостонском приюте, где они с сестрами жили первое время после исчезновения родителей. Кейт держала на коленях Эмму, а сам Майкл, трехлетний, но уже в очках, сидел рядом с ней на кровати. Кейт говорила им, что однажды их родители вернутся и тогда они будут праздновать Рождество все вместе, только Майкл и Эмма обязательно должны в это верить, иначе ничего не сбудется. Кейт было всего пять лет, и сейчас Майкл невольно восхитился силой ее характера…

Потом он перенесся в Ричмонд, штат Виргиния, где они жили через несколько лет после пожара, уничтожившего бостонский приют. От их родителей по-прежнему не было ни слуху ни духу. Новый приют размещался в здании старого табачного склада на берегу реки Джеймса. Стояло лето, Кейт взяла брата и сестру на реку, где они вовсю брызгались и прыгали с камней в глубокую заводь, а Кейт смотрела на них и наслаждалась их счастьем…

Затем Майкл перенесся в следующий приют, который находился рядом с модной частной школой, куда Кейт тайком водила младших брата и сестру, чтобы читать им книжки в школьной библиотеке, спрятавшись в темном углу за стеллажами…

Вместе с Кейт Майкл год за годом упрямо сражался с директорами приютов, пытавшихся разлучить троих Уибберли, отправив их в разные приемные семьи; вместе с ней он засиживался до утра перед их с Эммой днями рождений, упаковывая подарки, которые она придумывала, собирала и прятала месяц за месяцем, каждый раз стараясь порадовать их чем-то особенным; только теперь Майклу открылись те миллионы мелочей, с помощью которых Кейт постоянно пыталась сделать их жизнь счастливее и которые он даже не замечал или принимал как должное; менялись приюты, дети росли, но любовь Кейт к сестре и брату оставалась все такой же горячей, крепкой и преданной, и Майкл всем сердцем понял, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет лишиться этой любви; он убрал руку с книги и сквозь застилающие глаза слезы стал смотреть, как тело его сестры бледнеет, тает и растворяется в воздухе.

Он еще немного постоял, судорожно, с хрипом, хватая ртом воздух. Он был опустошен и в то же время стал самим собой. Тьма Грозного Магнуса больше не грозила поглотить его. Сестра дала ему силы, более того, она и была его силой.