Геннадий Тарасов - Нелюбим

Ему приснился сон. Странный и неожиданный, как рисунок на асфальте.

Ему привиделась странная, по виду – мертвая страна, а в самом сердце ее город, в котором вовсе не было живых людей. Дома там стояли покинутыми призраками на пустынных улицах, а на пустой детской площадке раскачивались пустые качели. Качели дергались, содрогались и скрипели всем своим тощим туловищем, жалея о былом веселье, повествуя тоскливым скрипом о страшных и разрушительных событиях, пронесшихся над покинутой страной. Танту казалось, что он должен понимать этот странный язык скрипов. Он был уверен, что знал его когда-то, да почему-то забыл, и вот теперь вслушивался в него, старался разобрать очень важные, нужные слова. И да, до него доходил смысл отдельных терминов и целых фраз, но всей сути рассказа он, как ни старался, уловить не мог. Он мучился, он боялся пошевелиться, все вслушивался и вслушивался с неослабным вниманием, поскольку не сомневался, от того, что он поймет сейчас, зависит его дальнейшая судьба. И мнилось ему, что еще немного усилия, немного старания, и смысл будет схвачен, однако, наступило утро, а понимание так и не пришло. Проснувшись, он против обыкновения не забыл сон, а долго лежал с открытыми глазами, не вставая, и все прокручивал его в голове, как закольцованную кинопленку. Тогда он подумал, что точно также кружится вокруг тайны Ники, только верного направления, чтобы войти в этот заколдованный круг, найти пока не может. Но найдет обязательно, тем более что чувствовал – что-то назревает. Такое странное чувство возникло у него после ночного сна. Пока не понятно было, что, событие или откровение грядет, но что его усилия не останутся без ответа, в этом он не сомневался. С этой мыслью и отправился на работу.

В назначенное время, то есть в девять часов утра, он предстал перед Редактором.

– Что с тобой происходит? – спросил тот, едва Таит вступил на порог. – Хоть убей, но не могу понять я этого. Он подхватил со стола стопку листков и помахал ими перед лицом юноши. – Вот твоя продукция творческая, так сказать, за последние недели. Если бы ты когда-то с этим пришел наниматься, я не взял бы тебя на работу. Ну, совершенная ерунда, форменный отстой! Что, произошла выработка, таланта? Ты внезапно лишился способностей? Так нет ведь, я в это не верю. Талант, он от Бога, он или есть, или его нет, пропасть он не может. А вот голова может быть забита чем-нибудь непотребным, например, опилками, например, гусиными какашками. Или, как ни странно, посторонними мыслями. Так вот ты и объясни мне, твоему начальнику, если ты не забыл, что с тобой происходит? Какие-то неприятности? Что?

Тант смотрел на массивный нос Редактора, на который с высоко открытого лба из переплетения редких вьющихся волос скатывались крупные капли пота, – в редакции по обыкновению жарко топили – и думал о том, что он неплохой в сущности человек, и всегда хорошо к нему относился. И будет жаль, если вдруг его отношение изменится. Тут же с удивлением отметил, что такой поворот событий, пожалуй, его не слишком заденет. Просто ужасно равнодушен он, как выяснилось, был в настоящий момент и к работе, и к своей судьбе в редакции, – как и ко всему, что не относилось к Нике. С чего бы это, подумал он? Нельзя же принимать все так близко к сердцу.

А почему, собственно, не принимать? Сердце не проведешь, оно тоже не обманет.

– Да, пожалуй, – ответил он на последний вопрос Редактора. – Не то, чтобы неприятности, но… Такое…

– Можно все же узнать подробней, в чем дело? Или это личное?

– Пожалуй, личное…

Редактор грустно посмотрел на него усталыми серыми глазами. Умными, заметим, глазами.

– Что ж, тогда ладно. Мы все однажды, – а кто-то и чаще, чем однажды – проходим через это.

Он был по-своему мудр, старый Редактор, но и он не мог даже предположить, что происходит с Тантом на самом деле, и потому думал о другом, о другом… Он выбрался из-за массивного и неуклюжего, как куб для кипячения воды, стола и принялся вышагивать, несколько карикатурно, взад-вперед по ковровой дорожке, приросшей к полу наискосок от куба к двери. При этом он склонил голову долу и, откинув полы пиджака, точно прищепками, уцепился пальцами обеих рук за карманы жилетки. Он думал.

– А ты сможешь, скажем, перестроиться? – спросил он внезапно, остановившись перед Тантом. – Перетерпеть? Отстраниться?

Тот неопределенно пожал плечами.

– Полагаю, тебе бы пошло на пользу – отвлечься. Или развлечься. Что скажешь?

Тот же жест.