Геннадий Тарасов - Нелюбим

– Вот, давно бы так, а то… Где, кстати, ты видел ее? Ника, правильно?

– Дома, у себя, в новогоднюю ночь.

– Вопрос номер два: ты где шампанским затаривался?

– При чем здесь шампанское?

– Кто знает? Самое простое объяснение, его исключать не стоит. Ладно, времени мало, надо спешить. Все, что смогу – разузнаю, надо только сообразить, к кому с этими вопросами подкатить можно.

По лицу Альвина было видно, что согласие его вовсе не означало понимания и принятия всего безоговорочно. Потом, прощаясь на улице, Тант задержал в своих руках руку друга.

– Послушай, Ал, – сказал он. – Ты мог бы просто послать меня к черту, и правильно, наверное, сделал бы. Я все же порядочная скотина по отношению к тебе…

– Прекрати, – перебил его Альвин и, притянув товарища за шею к себе – он был на голову выше – утопил его нос в шарфе, пузырившемся косматым узлом у него на груди. – Ты сегодня говоришь чепуху. Временами. Тошно слушать.

– Нет, правда, – продолжал Тант, высвободившись из объятий. – Мне о многом еще нужно тебе рассказать…

– Да, кажется, ты не выдал мне и десятой части. Странный ты человечек, в наше время таких не сыскать. Способен загореться призрачной идеей, смотришь в прошлое – и не обращаешь внимания на настоящее. Оно недостаточно для тебя интересно? Но хорошо ли ты его знаешь?

– Плохо, – Тант поежится и слабо улыбнулся. – Плохо, и мне горько сознавать это. Только ты не прав. До недавнего времени я действительно чаще смотрел лишь под ноги, то есть, вокруг себя, конечно, но все равно, что на почву под ногами, и ничего дальше носа не видел. Но я видел всех нас, нашу жизнь, я любил ее и знал, как мне казалось, довольно сносно. А потом будто оглянулся внезапно, быстро, неожиданно для себя, – и горизонт за моей спиной не успел сомкнуться. В этот момент в его темном проеме мелькнул и сразу исчез прекрасный образ прошлого. Понимаешь? Показалось и поманило что-то чудесное, навсегда утраченное не только мной – всеми нами, отчего, теперь ясно, наша жизнь обеднела ужасно. И вот, мне подумалось, что неплохо бы отыскать это утраченное нечто. А теперь нет мне теперь покоя.

– Что же это?

– Не знаю.

– Ну вот, не знаю! Как же искать? Эх, дорогой ты мой, мы с тобой очень давно не виделись, и теперь я только диву даюсь, как ты переменился. И в голове твоей обычно светлой сейчас – каша. Когда человек начинает искать неизвестно что, томиться непонятными желаниями и грезить о неведомом, это значит, что он находится в неустойчивом состояний, что душа его мечется. Мне бы хотелось предостеречь тебя от необдуманных, импульсивных поступков, чувствую, ты уже готов к ним. Тебе нужно успокоиться, Тант. Для начала успокоиться.

В ответ Тант лишь усмехнулся своей грустной, слабой улыбкой, и Альвин, подметив ее во второй раз, подумал, что раньше друг так никогда не улыбался.

– Послушай, а может быть твое прекрасное «что-то» – не что иное, как прекрасная девушка Ника?

– Может, ты и прав, но лишь отчасти. Впрочем, не знаю…

– Романтические метания души? Любовь…

– Да ну тебя!

Альвин приблизил свое лицо к лицу Танта, заглянул ему в глаза и произнес:

– А за такое дело лишь с любовью и можно браться. Поверь мне.

Тант отмахнулся.

– Ты сам – того, малость. Дело как дело, никаких чудес, никаких невероятностей и никакой любви. Обыкновенный поиск. Репортерская работа.

Они простились, условившись о скорой встрече. Пройдя немного, Тант оглянулся и отыскал среди фигур редких прохожих широкую спину Альвина в модном пальто из шотландки в крупную красно-черную клетку. Друг спешил вниз по улице, плавно опускавшей свою длинную шею к реке Славе, и Тант подумал, что, должно быть, в голове его прокручиваются все возможные варианты поиска, вспоминаются и отбираются знакомые, и отыскивается среди них тот, единственный, кто сможет указать на след пропавшей экспедиции. Тант не сомневался, что именно так и обстоят дела. Но он ошибался. Альвин на самом оценивал расстояние от показавшего из-за угла свой нос троллейбуса до остановки, и прикидывал, успеет ли. Он все убыстрял шаг, наконец, не выдержал и побежал. Ухватился за поручень, вскочил на заднюю площадку. Оглянувшись, махнул рукой. Тант, улыбнувшись, ответил тем же. Перед глазами его вновь возник образ Ники, – так, мелькнула картинка памяти – и вспомнились последние слова Альвина. А он прав, подумалось. Без любви за дело браться нельзя, таков закон. Причем, за любое дело.

Но о какой любви думал каждый из них?