Геннадий Тарасов - Нелюбим

Тант молчал. Возможно и мистификация. Порой ему именно так и казалось. Но он твердо знал, не его в том вина, что образ Ники слишком часто стал навещать его по ночам. Что по ночам! Он и днем частенько стоял у него перед глазами. Прав был Редактор, все валилось у него из рук. О какой работе можно было вести речь, если думал он только о Нике? Эх, как бы он рад был сбросить эту тяжесть с плеч, снять камень с души. Впрочем, как мнилось ему, он для того и затеял свой поиск. А Ника… Эх, зачем она оставила ему свое кольцо! С перстнем на пальце нелегко убедить себя в том, что все есть шутка, розыгрыш, понарошку.

– Ты, конечно, как знаешь, – продолжал между тем Альвин. – Может быть, и я чего лишнего сболтнул, про любовь там, и все такое. Но, боже мой, сболтнул и сболтнул. Нельзя же принимать все всерьез. Нет, я бы понял, и поддержал, да, когда бы речь шла о ком-то реальном, но Ника, она, прости, уже отжила свое. Всему свое время, свой срок, и с этим ничего не поделаешь. Даже память о ней испарилась, к сожалению, мы и знаем то лишь, что она когда-то жила на белом свете. Жила – и все, а как, куда исчезла…

Тант остановился, сорвал перчатку с правой руки и, повернувшись, протянул ладонь Альвину.

– Видишь? – спросил он отрывисто. – Этот перстень оставила мне Ника в ту самую новогоднюю ночь, которую мы провели вместе. Ты, кстати, помнишь, как мы ее провели?

– Не-ет, – протянул Альвин. – Туман, ты же знаешь.

– А я помню, что тебя в моем доме ночью не было. Ты с компанией пришел лишь утром, что сложно объяснить, правда? Тебя одурачили так же, как пытаются дурачить меня. Нас всех пытаются одурачить. И им это удается! Игра еще далеко не закончена, и, как я понимаю, теперь меня стараются отучить от мысли о Нике. О том, что она реальна. Но я имею свои планы на этот счет, а ты можешь думать обо мне все, что угодно. Но не обязательно мысли свои озвучивать, тем более, в моем присутствии.

– Я и думаю о тебе все, что угодно. Ты вспыхиваешь моментами, и говоришь мне мимоходом о несвязанных вещах. Если ждешь от меня помощи, расскажи уж толком, что и как. Только все, без изъятий, утаивания и недомолвок.

Тант сдвинул шапку на затылок, потрепал чуб.

– Ну, кое-что я тебе все же рассказал. А про остальное собирался, но как-то не собрался. Ну, ладно, слушай…

Он обнял друга за плечи и увлек за собой. Так, продвигаясь вдоль улицы, он и поведал Альвину обо всем, что знал и пережил сам. И про Нику, и про Лалеллу.

Была самая зрелая пора морозного зимнего дня, еще немного, и он покатится вниз, с горы, и, слившись с вечером, состарит человечество еще на сутки. Сразу после полудня развиднелось, облачность рассеялась, будто кто стер пыль с бледно голубого зеркала неба, и оно, не творя отражений, открыло земле свой холодные глубины. Щемящее душу чувство вызывает порой вид такого ясного зимнего неба, хочется узнать, отчего и где растеряло оно свою теплоту. А спросить-то и не у кого. Зимой люди живут ожиданием лета, а оно, едва начавшись, проносится стороной, мимо, как лесок за окнами поезда, как полустанок, мелькнуло – и нет его, не уследишь. Лишь поздняя память чередой отголосков напомнит о нем невзначай. Смутно и непонятно, было, не было. Оттого и грустно.

Наши друзья, однако, не склонны были рассуждать на эту тему, хотя, в других обстоятельствах, не преминули бы. Однако в этот момент сюжет их занимал все же другой. Тант как раз завершил свой рассказ, и некоторое время они шли молча.

– Так твоя Лалелла, оказывается… Даже не знаю, – прервал молчание Альвин. – Кто она?

Тант засунул руки глубже в карманы, словно так было теплей.

– Сам не знаю, – покачал головой он. – Не понимаю до конца.

– Чертовщина какая-то! Хоть ты убей меня, а похоже на сказку. Не верится!

– А я сам в сказки не верю! – отрезал Тант. – Хоть мы и, правда, столкнулись с неведомым, а, все равно считаю, нечего нечистого поминать. Всему должно быть нормальное, научное объяснение. Кстати, подходим.

Дом № 133 ничем не отличался от других домов на нечетной стороне улицы. Все они строились, похоже, по одному проекту – трехэтажные, с треугольной двускатной крышей и двумя граненными эркерами по фасаду. Друзья трижды обошли дом кругом, но ничего примечательного не обнаружили. Побитый временем серый кирпич дома со всех сторон выглядел весьма своеобразно, однако нигде не носил на себе отпечатков никакого огня. Тант от этого факта совсем расстроился.

– Жаль, – изрек он. – Ты представить себе не можешь, как хотелось мне, чтобы ты тоже увидел это, прикоснулся к неведомому. Чтобы не мне одному уговаривать себя – было, не было… Это, наверное, подло с моей стороны, втягивать тебя в историю, но, знаешь, мне было бы гораздо легче, если бы ты изредка говорил: да, и я это видел.