Лев Гроссман - Волшебники

Он даже руку протянул, точно думал, что Квентин и Элис сейчас положат сверху свои и соединят голоса в футбольной речовке. Вперед-вперед! Квентину очень хотелось оставить этот жест без ответа, но он все-таки хлопнул пятерней по его ладони. Глаз болел как проклятый до сих пор.

— Пора возвращаться, — повторила изнуренная Элис — ночью она, конечно, не выспалась. Из ее кармана появилась на свет неестественно тяжелая пуговица. Это выглядело смешно, как в книге, когда Четуины воспользовались пуговицами один-единственный раз. Детская игра какая-то, честное слово. Пуговица — как раз такой волшебный объект, который может представить себе ребенок, хотя от говорящих зайцев тоже ничего особо глубокого не дождешься.

Они выстроились на парапете своего домашнего фонтана, балансируя и держась за руки. Перспектива повторно вымокнуть не грела в буквальном смысле. На краю площади пробилось сквозь камни тонкое деревце, скрученное почти как спираль, но живое. Что там, под плитами, и что будет, если они наконец не выдержат? Может, на этом месте рос лес, который впоследствии вырастет снова. Все проходит.

Пенни стоял посередине, что позволяло Элис не прикасаться к Квентину. Они шагнули в фонтан синхронно, с правой ноги.

На этот раз все было несколько по-другому. Они прошли сквозь воду, сквозь мрак и увидели под собой Манхэттен в осеннее утро — бурые парки, серые дома, желтые такси на белых перекресточных зебрах, черные реки с баржами и буксирами. Потом сквозь серую крышу — и в комнату, где Дженет, Элиот и Ричард застыли в позах того мгновения, когда Элис залезла Пенни в карман — трех часов будто и не бывало.

— Элис, ты бы вынула руку из штанов Пенни, — игриво произнесла Дженет.

Все, конечно, тоже захотели побывать в Нигделандии. Даже заплывший глаз Квентина не привлек особенного внимания (стычка с туземцами, сухо прокомментировал он). Явился Джош, проведший таки ночь с Анаис, и всю историю пришлось пересказывать заново. Переправлялись по трое: сначала Джош, Пенни и Ричард, потом Дженет, Пенни и Элиот. Джош вызвал по телефону Анаис и сделал еще один рейс с ней и с Пенни.

Отрицательную реакцию проявила одна только Дженет. Всплыв, она тут же вывернула свой завтрак в холодную, чистую волшебную воду — и запаниковала. Элиот, вернувшись, изобразил в лицах, как она хватала Пенни за руку и вопила:

— Пуговицу! Пуговицу давай!

Так тебе и надо, вампирша, подумал Квентин. Нечего уродовать чужую любовь.

В квартире установилась трезвая, серьезная атмосфера. Все многозначительно смотрели друг на друга, без слов соглашаясь с тем, что это большая удача, которую на некоторое время лучше сохранить для себя — больше никто ведь не знает. По настоянию Пенни они, сев кружком на ковре в гостиной, совместно восстановили защитные чары. Лидерские замашки Ричарда, зачастую невыносимые, на этот раз пришлись к месту: он руководил групповым чародейством, как опытный дирижер, разучивающий с камерным оркестром трудную вещь Бартока.

Они потратили двадцать минут на базовую защиту и еще десять на дополнительную — что было только разумно, учитывая явный интерес, вызываемый пуговицей в широких волшебных кругах. После установки, проверки и перепроверки чар в комнате стало тихо. В каждом индивидуальном мозгу мариновалась грандиозность происходящего. Джош тихо пошел на кухню готовить сэндвичи, Элиот открыл окно и закурил сигарету, Дженет с легким юмором смотрела на Квентина.

Квентин, растянувшись на ковре, уставился в потолок. Ему требовалось поспать, но время было неподходящее. В нем, как неприятельские армии, штурмующие одну и ту же высотку, бушевали возбуждение, раскаяние, предвкушение, предчувствие недоброго, горе, гнев. Сосредоточиться бы на Филлори, вернуть то хорошее, что было связано с ним, — тогда бы все изменилось. Хотя его вселенная увеличилась в миллион раз, ключом остается Филлори. Ползучее инфекционное ощущение бесполезности существования зрело в его голове еще до того, как выпускной акт всадил в мозг свою волшебную пулю. Элис пока не испытала этого, но со временем испытает. Им представляется тот самый случай, которого ее родители так и не дождались. Смутная ухмылка блуждала по лицу Квентина, и годы отваливались, как слои сухой шелухи. Он не напрасно потратил их, эти годы, нет; они делали ему чудеснейшие подарки, но самого желанного все же не подарили. Придавали жизни какой-то смысл, и только, но это, но это… Теперь у настоящего, будущего и даже у прошлого, в ретроспективе, появилась ясная цель. Теперь они знают, к чему все это время шли.