Лев Гроссман: Волшебники

Никто не заметил, что Квентин проделал фокус. Они шли по неровному тротуару втроем: Джеймс, Джулия, Квентин. Джеймс и Джулия держались за руки — вот оно как теперь. Все в ряд не умещались, поэтому Квентин плелся сзади, точно непослушный ребенок. Он предпочел бы идти только с Джулией или уж вовсе один, но не все получается как ты хочешь — так, по крайней мере, говорят факты.

— Эй, Кью! — бросил через плечо Джеймс. — Давай-ка обговорим стратегию.

Он, похоже, шестым чувством определял, когда Квентин начинает себя жалеть. У Квентина собеседование через семь минут, у Джеймса — сразу за ним.

— Твердое рукопожатие. Смотреть прямо в глаза. Когда он проникается к нам доверием, ты бьешь его стулом, а я раскалываю пароль и отправляю мейл в Принстон.

— Просто будь собой, — посоветовала Джулия.

Ее темные волосы стянуты сзади в волнистый хвост. Она всегда с ним мила, и от этого ему почему-то еще хуже.

— Да какая разница, что говорить.

Квентин снова проделал фокус. Совсем простой, с пятицентовиком. В кармане пальто, где никто не мог видеть. Туда и обратно.

— Есть одна догадка насчет пароля, — сказал Джеймс. — «Пароль».

Просто невероятно, как долго все это тянется. Им всего по семнадцать, но чувство такое, будто он знает Джеймса и Джулию вечно.

Бруклинская школьная система стремится выделять одаренных детей, а из одаренных вылущивает юных, так сказать, гениев. Вследствие этого они трое без конца сталкивались на риторических состязаниях, региональных экзаменах по латыни и в крошечных, суперпродвинутых математических классах. Из зубрилок зубрилки, чего уж там. К выпускному классу Квентин знал Джеймса и Джулию лучше всех на свете, не исключая родителей, и они тоже знали его как облупленного. Каждый из них предвидел, что скажет другой, не успевал тот еще рта раскрыть, и с сексом тоже определились. Джулия — бледная, веснушчатая, мечтательная, играющая на гобое и разбирающаяся в физике еще лучше Квентина — никогда не будет с ним спать.

Квентин, высокий и тонкий, по привычке сутулился — ведь все направленные с неба удары, по логике, поражают в первую очередь самых длинных. Волосы длиной до плеч так и остались мокрыми после физкультуры и душа. Перед собеседованием их следовало бы высушить, но он почему-то — в приступе автосаботажа, что ли, — не сделал этого. Низкое серое небо грозило снегом, и мир персонально для Квентина показывал невеселые кадры: ворон на проводах, растоптанное собачье дерьмо, гонимый ветром мусор и бесчисленные трупы дубовых листьев, попираемые транспортом и пешеходами.

— Вот пузо набил, — пожаловался Джеймс. — И почему я всегда обжираюсь?

— Потому что ты прожорливый свин? — предположила Джулия. — Потому что на собственные ноги надоело смотреть? Потому что хочешь дорастить пузо до пениса?

Джеймс запустил руки в каштановые кудри на затылке, подставив распахнутую грудь верблюжьего пальто ноябрьскому холоду, и громко рыгнул. На него холод не действовал, а Квентин мерз постоянно, точно застряв в какой-то личной зиме.

запел Джеймс на мотив «Короля Венцесласа» или, возможно, «Бинго».

— Ой, нет! — крикнула Джулия.

Джеймс написал эту песенку пять лет назад к школьному смотру талантов, и все они успели выучить ее наизусть. Джулия пихнула певца на мусорный бак, а когда это не помогло, сорвала с него шапку и стала лупить ею по голове.

— Моя прическа! Специально для собеседования!

Король Яков, подумал Квентин. Le roi s’amuse.[2] Король развлекается (фр.).

— Не хочу быть занудой, — сказал он, — но у нас в запасе всего две минуты.

— Боже мой! — ужаснулась Джулия. — Герцогиня! Мы опаздываем, опаздываем!

Мне полагается быть счастливым, подумал Квентин. Я молод, здоров. Родители, тьфу-тьфу, тоже ничем особенно не болеют. Папа редактирует медицинские учебники, мама — рекламный художник (просто художник, поправила бы она). У меня хорошие друзья. Я прочно вхожу в середку среднего класса. Средний балл у меня такой, что большинство вообще не поверило бы, что он таким может быть.