Андрей Дмитрук - Сувер

Присмотревшись, поняла Агна: купол-то не простой! Клубы серые, бурые и угольно-чёрные, рдяным и оранжевым подсвеченные изнутри, почему-то не растекались за околицы, висели единой плотной шапкой. И шапка эта разбухала, становилась всё гуще, тяжелее. Казалось, кошмарный груз сейчас раздавит оставшиеся дома. Представилось Агне, что не дым перед ней от усадеб, подожжённых воюющими родами и концами, но ставшие видимыми худшие чувства градчан: ярость, жестокосердие, бешенство мести. Вот они-то и душат, и лишают жизни дедовский град, нависнув над ним непроницаемым колпаком.

Отвернувшись, она побежала дальше, туда, где за пожелтевшим лугом рисовалась, в полнеба, скальная гряда, а посреди неё, в выемке, звездоголовый силуэт бога. Не может быть — неужто всего лишь треть месяца назад, столь полная счастьем, что боялась его расплескать, этой же дорогой шла Агна, и вёл её за руку любимый, и плясали вокруг нарядные, беспечные градчане, и пара серых медведей хранила жениха с невестой от подземной нечисти?! Ах, не уберегли медведи её любовь.

Вот и Сувой, спиральная тропа, огороженная гранитными голышами. Некогда кружить по ней, — скорее к храму, к храму!..

— А ну-ка, постой, девонька.

Кто это остановил бег Агны? Сам столетний Йемо, первый из гопаланов. Стоит на другой стороне Сувоя, в своих белых одеждах, и строго опущены белые всклокоченные брови на сухом тёмном лице.

— Обойди-ка, милая, тропу. Так оно лучше будет.

Поколебавшись — всё же не посмела ослушаться. Пошла Сувоем, стараясь не задеть ни одного камня: плохая была бы примета. А когда одолела тропу, — куда и страх ушёл, и тоска вместе с ним! Даже сердце стало биться ровнее. Тут только, впервые в жизни, поняла Агна: вот для чего выложена спираль на пути к святилищу! Покуда обойдёшь, утишишься, со спокойной душой приблизишься к храму.

По прямой тропке вышла она из центра Сувоя. Но кто это успел подойти, встать рядом со священником? Кривоног, приземист, одет в волчью шкуру; густые тёмно-медные, точно у индрика, волосы до лопаток, такая же борода на всю грудь. Видан-зверун Аранья! Голосом гулким и хриплым, словно из лесной берлоги исходящим, сказал:

— Вот и дождались мы тебя, родная!..

Хотела Агна ответить что-то, поклониться обоим старцам, — но тут над головами раздался, нарастая, громовый треск. Похож он был на кудахтанье огромной железной курицы.

Все трое подняли взгляды. Прямо к лику Солнцебога в синеве проползал двухтрубный летучий корабль. Хмурый, грязный след оставлял он за собой, словно удушливый купол над градом выпустил длинное щупальце с паролётом на конце.

— А не наделает он там дел?.. — первое, что пришло в голову, спросила Агна.

Помолчав немного, Йемо показал рукой на храм: войдём, мол. Но вошли они не через крыльцо, не в молельню со статуей Сурина, а через другой вход. И оказались в малой горенке, где на топчане тесная, будто детская постель была закрыта простым белёным полотном с узорной каймою, а рядом, на дубовом столе, стоял кувшин и лежали на глиняном блюде краснобокие яблоки. Крошечный алтарь на стене вмещал куклу Гопалы, высотой в две ладони, убранную сухими цветами душицы, тысячелистника, клевера и зверобоя. То было жилище первого гопалана.

Усадив гостей на лаву около стола, Йемо предложил ключевой воды из кувшина, хлеба и яблок. Сам же, сев на своё ложе и оказавшись совсем домашним, хрупким от старости дедом, заговорил чуть слышно:

— Наделает, наделает обязательно, милая… только нам бояться сего — ни к чему. Не пошатнут ни он, ни братия его, с подземцами дружная, того, что незыблемо во веки веков.

— А ты ешь, — шутливо насупившись, ткнул пальцем в блюдо Аранья. И Агна, со вчерашнего вечера маковой росинки не вкусившая, с наслаждением впустила крепкие зубы в яблоко. Молодое тело требовало. Но хруст оказался слишком громким, и стала она откусывать по малому кусочку, чтобы не заглушить речь Йемо.

— Скрывать от вас не буду, детушки: неспокойно впереди. Что нашли нас силы подземные, даром не пройдёт. Нам и то откликнется, что души свои в чистоте не сберегли, допустили в них тлен и порчу. А иначе — вся чёрная рать не одолела бы нас. Может, и не возьмут Сувер войной морокуны заморские; но немного лет пройдёт, сами тронемся на юг, будем заселять новые земли. Иным, великим народам начало дадим.

Отпив воды из деревянной чаши, он перевёл дыхание и продолжал:

— От холода уйдём, детушки. Здесь же надолго прекратится всякая жизнь. Морозные ветры задуют, снега выпадут, в лёд обратятся. Подо льдом, с гору толщиной, останутся наши грады. Когда потомки дальние, в иных местах давно живущие, снова праведную жизнь изберут, — тогда лишь придёт в Сувер тепло, растают льды и многие тайны откроются. Тут, под храмом, в подвалах каменных такое хранится! Не людские откровения, божьи. Да и не только тут.